Капетинги. История династии (987–1328)

Двадцать первого марта 1283 г. папа объявил арагонского короля низложенным, а его корона должна была перейти к сыну короля Франции. То есть с Арагоном проделали то, что двадцать лет назад — с Неаполем. Предложение папы было поддержано собранием прелатов и баронов в Бурже в ноябре 1283 г. Нерешительность, какую проявлял Филипп III, чрезвычайно раздражала Мартина IV. В феврале 1284 г. в 11ариже созвали еще одно собрание. Оно одобрило замысел похода на Пиренейский полуостров. Арагонская корона должна была достаться Карлу Валуа, третьему сыну короля. Крестовый поход 1285 г. был тщательно подготовлен: для этой «первой завоевательной войны, какую Капетинги предприняли за естественными границами Франции» (Ланглуа), собрали значительную армию. После нескольких успехов в Руссильоне «крестоносцы» с конца июня по начало сентября 1285 г. осаждали Жерону. Поддерживавший их флот был 4 сентября уничтожен у островов Формигес адмиралом Руджеро ди Лауриа. Пришлось в сложной обстановке отступать к Перпиньяну, Войска поразила эпидемия, от которой Филипп III скончался 5 октября 1285 г. Капитуляция Жероны стала заключительным аккордом этого военного и дипломатического поражения, погубившего репутацию арбитра Запада, какую некогда заслужил Людовик Святой.

Глава IV Царствование Филиппа IV Красивого (1285–1314): ловко обделанные «дела» ( Эрве Мартен )

Это царствование обычно считают одним из важнейших переломных моментов в политической и институциональной истории Франции, даром что государь часто пытался, например в ордонансе о реформе королевства от 23 мая 1303 г., представить себя продолжателем дела Людовика Святого, тем самым извлекая выгоду из канонизации последнего, которая произошла в 1297 г. Не станем попадаться в словесную ловушку. Под многими заявлениями о верности на самом деле скрывается резкий разрыв, который историк должен замечать, если не хочет погрязнуть в бесконечном и монотонном повторении одного и того же. В течение этого двадцатидевятилетнего царствования, как нам кажется, последовательно проводились два главных принципа. Их можно сформулировать так: только государство обладает по-настоящему публичной властью; эта власть заставляет себя признать за счет значительного превосходства над своим объектом, не нуждаясь с его стороны ни в согласии, ни в подтверждении. Ее легитимирует тот простой факт, что она воплощает общую волю и заботится об общем благе народа.

К этому «гегельянскому» взгляду на царствование Филиппа IV, взгляду «с точки зрения обитателей Сириуса», нужно добавить два уточнения — во-первых, напомнив, что эти основные принципы были сформулированы в предыдущие десятилетия, во-вторых, подчеркнув, что государь в ментальном отношении оставался бароном, что его характер сформировало чтение трактата «De regimine principum» (О правлении государей), сочиненного в 1285 г. его воспитателем — братом-августинцем Эгидием Римским. Этот текст вдалбливал ему традиционные наставления: быть осторожным и смелым, выбирать хороших советников и честных судей. Так что не следует удивляться, если ученик брата Эгидия имел «вассалитетное» представление о государстве, считая верность главной его основой. Финансовую помощь, по его мнению, можно было требовать, только выдвигая феодальные обоснования. Участие в совете оставалось для королевского клирика или королевского рыцаря вассальной обязанностью. Но некоторые приближенные Филиппа IV придерживались более радикальных и новаторских взглядов.

Служители общественного блага

Корона отныне располагала целой иерархией служителей, сознававших свою ответственность, — от короля до легистов и до чиновников на местах. Хоть этот феномен и не был по-настоящему новым, но еще никогда он не проявлялся так остро. Филипп IV, как подчеркивали один за другим авторы его портретов, был глубоко убежден в своем величии, и это ясно почувствовал епископ Бернар Сессе: «Это не человек и не зверь. Это статуя». Скрытный и молчаливый, он не считал нужным объясняться по очень многим делам, от войн до осуждения тамплиеров. Он умел делегировать свои полномочия компетентным помощникам, «воздавать должное в больших делах и поручать другим судить других», как писал Пьер Дюбуа. Он часто предоставлял советникам свободу действий, довольствуясь председательством на собраниях и всегда давая себе время подумать. «Он вмешивался, чтобы завершить, когда все уже определилось», — констатирует Жан Фавье. Это наблюдение наводит нас на мысль, которую довел до предела Робер Фавтье, изобразивший Филиппа Красивого «фанатиком догмы, наделявшей французских королей верховной властью». Впрочем, народ, на который сильное впечатление производили его красота и «сила», не воспринимал его как самодержца. Напротив, он порицал короля за то, что тот позволяет руководить собой приближенным низкого происхождения. Отголосок этих настроений слышится у клирика Жоффруа Парижского: