Вселенский собор открылся во Вьенне 16 октября 1311 г. Чтобы верней повлиять на него, Филипп Красивый в марте 1312 г. созвал в Лионе Штаты. Отцы собора желали, чтобы тамплиеры могли представить доводы в свою защиту; даже большинство членов комиссий высказалось в их пользу. Помедлив, Климент V не сумел отказать Капетингу в настойчивом требовании: «Вашему Святейшеству известно, что следствие выявило у тамплиеров такое количество ересей и преступлений, что орден должен быть упразднен». И понтифик смирился с этим решением, издав 22 марта 1312 г. буллу «Vox in excelso». Потом буллой «Ad providam» от 2 мая 1312 г. он передал имущество распущенного ордена госпитальерам. Эта операция шла медленно, то здесь, то гам встречая сопротивление. Филипп Красивый, считая себя кредитором госпитальеров, потребовал от них выплаты 200 тыс. ливров. Доход от этой операции был скудным, ее стоимость в людях — высокой (сам Жак де Моле погиб на костре в марте 1314 г. как повторно впавший в ересь), но настоящие ее последствия надо искать в другом месте, в области политики и идеологии.
Истинную природу процесса тамплиеров не понять, не сравнив его с другими делами, какими было отмечено это царствование, в частности с кампаниями против Бернара Сессе, Бонифация VIII и других противников абсолютизма[285]
. Как показал Ален Демюрже, это был политический процесс, который проводила инквизиция. Цель судей состояла не столько в выявлении истины, сколько в том, чтобы «сделать подозреваемого виновным», как заметил в 1308 г. один английский тамплиер. Если бы задача состояла в том, чтобы добиться торжества какой-то церковной ортодоксии над заведомой ересью, было бы сложно понять, почему так легко прощают тех, кто в этой ереси сознался.Манипуляции во всем этом темном деле совершенно очевидны. Если еще раз перечесть статьи обвинения, заметишь, что любую из них, вероятно, можно было применить к отдельному тамплиеру, но не к ордену в целом. В каком-то исходном утверждении мог содержаться элемент истины, но это утверждение чрезмерно преувеличивали и с годами раздували все больше. Инициационные поцелуи по мере продолжения процесса становились все непристойней. Возможные случаи гомосексуальных отношений возводились в общее правило ордена: «Давая обет, — утверждал король в 1307 г., - они клянутся, не боясь оскорбить человеческий закон, безотказно отдаваться друг другу»[286]
. Знаменитая голова, которую монахи якобы почитали как идола, на самом деле была реликварием. Тут все дышит фантасмагорией, создаваемой в корыстных целях, злонамеренной сплетней, сознательным искажением смысла: мнимое отрицание Христа, видимо, было всего лишь испытанием, разновидностью «дедовщины» (Какими же были настоящие мотивы короля и его агентов? Возможность наложить руку на владения тамплиеров была лишь одним из способов добывания денег в числе прочих, имевшим ограниченный эффект. Желание гарантировать добрый христианский порядок, который распутство монахов-рыцарей ставило под угрозу, было более благовидным предлогом для действий, на который Филипп IV и легисты ловко ссылались, по-настоящему не веря в это. Попытка дать новый импульс крестовому походу, в котором христианские силы возглавит король-воин, оставалась туманной утопией. Укрепление государства — вот какую цель преследовали в конечном счете, уничтожая орден, имевший филиалы за границей. Этим и объясняется этот «сталинский процесс» до Сталина, как справедливо пишет Ален Демюрже, где главную роль играли пытка и психологическое давление, где обвиняемых приводило в ужас и растерянность то, что происходило с ними. Возводимые на них поклепы казались им немыслимыми: их, преданных Святой земле, называли «объективными союзниками» сарацин и еретиков. Достаточно заменить «Святую землю» на «социализм», а «сарацин» и «еретиков» на «империалистов» и «капиталистов», чтобы получить процессы в Москве, Праге и Будапеште. В этом смысле тамплиеры стали жертвами не только вызревавшего государства Нового времени, но и зарождавшегося тоталитарного государства. Это предчувствовали некоторые современники: ни Данте, ни Виллани, ни Боккаччо, ни цистерцианец Иаков Теринский не верили в виновность монахов-воинов.