Капетинги. История династии (987–1328)

Обычай исповеди, спасая кающегося от ада, обеспечивал кюре власть над прихожанами. Последние с восьми лет должны были признаваться в своих провинностях не менее раза в год. Об исповедальне речи еще не было, но священникам полагалось иметь место, «где люди могут их видеть с епитрахилью на шее». Широкое распространение причащения на Пасху, тоже ставшее следствием IV Латеранского собора, вылилось в почти суеверное почитание святого причастия. Кроме как в пасхальный период верующие не смели приближаться к алтарю. Боясь уронить каплю или крошку освященных даров, гостию во время раздачи мирянам больше не макали в вино. Причащаться под обоими видами уже мог только король во время церемонии миропомазания! Вместо частого причащения распространилась евхаристическая набожность. Папа Урбан IV, уроженец Труа, в 1264 г. сделал праздник Тела Господня, введенный в Льежской епархии по инициативе отшельницы Юлианы из Мон-Корнийона (ум. в 1258 г.), обязательным для всей церкви.

Новые формы монашеской жизни

Упорное требование, чтобы никто из верующих не уклонялся от исповеди и пасхального причащения, открывало для самых убежденных из них перспективу обрести спасение здесь и сейчас, не обязательно облачаясь в монашескую рясу. Главное, оно делало для всех очевидным, что необходимо посредничество священника, получившего свою власть совершать таинства от епископа. К тому же многовековое соперничество епископов и монахов за роль образца ослабло, так как монастыри мало участвовали в духовном окормлении верующих. Тем не менее традиционное монашество не пришло в упадок. Григорий IX в 1233 г. предложил Клюни приблизиться к цистерцианской модели. К 1300 г. в материнской обители Клюнийского ордена еще жило три сотни монахов! Однако «Клюни после Клюни» (как называется важнейшая статья Герта Мельвиля[326]) и Сито оставались в стороне от быстро росших городов, тем самым утрачивая ведущую роль в христианском мире. Они были неприспособленны для сurа animarum (попечения о душах) городского населения. Зато главной целью, какую поставили перед собой нищенствующие ордены, стала евангелизация — «рехристианизация», как писал Робер Фоссье[327], — горожан.

Эта новая форма пропаганды веры требовала активного присутствия в миру. Доминиканцы и францисканцы создавали свои «монастыри» (монашеские общины) сначала в предместьях, а потом и в самих городах. С 1225 по 1275 г. во Франции появилось четыреста двадцать три монастыря братьев-проповедников и миноритов. В конце века их было около шести сотен. В формировании структуры этой монастырской сети видна продуманная стратегия, сочетавшая апостольские заботы с экономическими интересами.

По мнению Жака Ле Гоффа, по-настоящему говорить о городах тогда можно было только применительно к поселениям, где имелись монастыри. Росло население старых городов (Париж насчитывал семьдесят тысяч жителей), появлялись новые города. Их влияние превосходило их демографический вес. Следствием активности их жителей, как отмечал около 1230 г. Вильгельм Овернский, епископ Парижа, стали повседневное использование монеты и обязательная открытость миру, по крайней мере для купцов. Деньги (основа городского богатства) были «жизненным флюидом»[328] города. Сравнительно высокая концентрация капиталов в городах вызывала высокое социальное напряжение, чаще всего выражавшееся в глухом, «распыленном» насилии. Бедность нарушала спокойствие городов, делала нечистой совесть церковников и волновала власти. К 1230–1250 гг. образовался «средний слой» — мастера-ремесленники, нотарии, а также разорившиеся рыцари. Он тревожился из-за пауперизации и заботился о сохранении установленного порядка, гарантировавшего социальное равновесие.

Папство поначалу отнеслось к нищенствующим орденам с недоверием. Побуждения их основателей нередко совпадали с нравственными и духовными требованиями противников существующей церкви. Как и некоторые элементы городского бюргерства, они точно так же превозносили бедных и евангельскую бедность, что побудило некоторых из них отречься от сана. Но поскольку эти монахи нового типа питали уважение к церковной иерархии, они подчинились ей. Разумеется, вскоре наметились две тенденции: идеал бедности мог стать либо «чем-то вроде лозунга, постепенно утрачивавшего всякое реальное содержание» (Андре Воше), либо поводом для споров внутри самих нищенствующих орденов. С тех пор эти движения, выходившие за рамки епархий и зависевшие только от вселенской церкви, стали самыми эффективными проводниками теократической политики папства. Во второй половине XIII в., подражая «якобинцам» (доминиканцам) и «кордельерам» (францисканцам), тот же образ жизни усвоили и другие объединения, такие как кармелиты или августинцы.