Капитал (сборник)

На Ксюхе нет одежды. На мне тоже. Мы голые. Никита спит в углу, свернулся, как кошка, в темноте едва видно.

– Корми его снегом. Больше нечем. Не давай выходить на балкон, чтобы не упал. Он бойкий.

– Так мы одни остались? Где все?

– Ты не понял? Нет никого, кроме нас. Мы и бесноватые. У них не получается уронить вышку. Каждый день взрывают. Она стоит.

У Ксюхи исчезла грудь, и на рёбрах торчат два острых соска.

– Ты хоть спала?

– Какое спать! Я есть хочу! – она села на пол, схватилась за лицо костлявыми руками и заплакала. – Есть хочу.

Я хотел подняться, обнять её, но зад примёрз к бетону.

– Вентиляторы ваши, которые вы делали, погибли?

– Бесноватые забрали их. Бегали с ними вокруг вышки, прыгали. Скоро весь мир станет одним огромным Ерусалимском.

– Да… – нашёлся я что сказать.

– Береги Никиту. Он – капитал.

Ксюха отползла к стене.

В окна бился ветер. Бесился оттого, что мы не падаем. Никита самозабвенно пукал.

– Жаль, что ты не видел себя через очки, – говорила Ксюха. – Красивый. Крылья сине-зелёные, искрятся.

У неё вылетел изо рта рыжий огонёк. Она закашлялась.

– Береги капитал. Иначе всё зря.

– Что с тобой?

Ксюха шумно выдохнула, и рыжие огоньки полыхнули из её ноздрей.

– Ну, пока, Вань. Грейтесь.

Она закрыла глаза и больше не сказала ни слова. До весны она горела, уменьшаясь, как свечка. К маю стала величиной с куклу, а потом растаяла вовсе. И тепло от неё шло такое, что приходилось открывать дверь.

Я умираю постоянно. Дыхание у меня теперь по желанию.

Месяц учился оживать. В конце концов, настроил в себе хронометр, по которому вскакиваю через полчаса после отключки. Не высыпаюсь, зато не успеваю портиться.

В феврале Никита заболел. Он температурил, а потом начались судороги.

Ничем помочь я не мог. Брал на руки – он заходился криком.

Ерусалимцы слышали его. Собирались у вышки, задирали головы. Приходила Наталья Робертовна. Приезжала на «Ниве» Татьяна Леонидовна. Приезжал кортежем из пяти машин несуразный коротышка с животом от подбородка, в штанах до подмышек. Зурбаган.

Я заметил, что Никита лежит или на боку, или на животе и не даёт касаться спины. Снял я с него курточку и увидел, что это режутся крылья. Одно уже высвободилось, а второе ходило под кожей.

Температура спала, когда прорезались оба крыла. Страшные, перепончатые.

К весне они покрылись жёлтым, цыплячьим пушком, а сейчас обрастают ярко-красными перьями. Сейчас август. Год назад я познакомился с Ксюхой.

Ангела в себе я так и не открыл. Похоже, сила моя целиком ушла в воскрешения.

Ерусалимцы ждут, когда я перестану выходить на балкон. Круглые сутки рядом с вышкой дежурит наряд милиции. Уже полиции. Стрелять по мне перестали. Напрасная трата боеприпасов.

Боятся нас.

Никита недавно сказал первое слово. Пыхтел-пыхтел и сказал: «Амра!»

Он любит смотреть в окно. Хочет полететь.

– Завтра, – обещаю. – Завтра.

Рассказы

Железнодорожная готика и триста спартачей

1.

В неделе семь дней. У меня восемь.

Магия чисел проста. Раз в восемь дней заступает на смену её бригада, и я жду заветный поезд «Москва – Иваново».

Я топчусь на станции Александров. Ольга заранее известила, что ревизоров и милицейского наряда в поезде не будет. Итого я без билета и в ментовской форме.

Ночью в Александрове одетым по ментовке хлопотно. Пьяная, тревожная станция. Половина граждан шепчет в спину проклятья и заклинает почить, а другие набиваются в приятели, просят сигарету или сотовый, позвонить в Шарью или Ухту.