Капитал (сборник)

Александровской милиции не боюсь. Никогда не спросят, откуда, с какого отдела. Чудики они. Вон хотя бы стоят двое. Один кривобокий, другой до того хмурый, что жди, сейчас достанет пистолет и убьёт себя. Правильно, граница с Москвой, а зарплаты российские. Потому и идут служить убогонькие и нищие духом.

– Поезд сообщением «Москва – Иваново» прибывает на первый путь! Просьба встречающим… – несётся с неба благая весть.

Из вагона на перрон сходит Ольга, мой зубастик. Я прохожу мимо неё, лишь приветственно моргнув ей.

В служебном купе столик уже накрыт и налито. Поезд трогается. Мы не чванимся, агрессивно пьём и бросаемся друг на друга, едва не кусаясь, как собаки. Я успеваю спросить:

– Как там народ?

– Засыпает, – шепчет она.

Её поцелуи жестокие, почти кровососущие. Поезд ещё не набрал скорость, а она уже съехала на пол и неосторожно саднит мне зубами.

После первого выплеска я, распаренный, будто бежал за поездом, снова одеваюсь и иду патрулировать.

В двух купе полутрезвое бормотание, но в основном вагон спит. Пока беру то, что лежит само. Один смартфон и один бумажник. Я учитель, учу не бросаться добром. Взрослые мужики, а хуже детей. Зачем тогда месяц в Москве работать, голодать и мастурбировать? Надо их учить.

Возвращаюсь к Ольге. Снова стычка, но более продолжительная. Теперь не столько для меня, сколько для неё.

– Молодец! Я три раза, – ухмыляется она, обнажая клыки.

Ольга говорит, что в школе обморочно стеснялась их, хотя и без того была страшилкой. Вместо смеха она пучила рот, говорила, вытягивая губы. Неожиданно для себя и для всех к выпускному балу она обросла новым телом, особенно окрепли и стали просто фашистскими бёдра, и главное преобразилось лицо. Черты будто готический гений перелепил заново. Явилась красота неестественная, зловещая.

Ольга могла бы пойти в поликлинику и сточить клыки, но поняла, что с ними отныне заставит любого самца любой породы ползти или уползать на брюхе.

– Пойду бригадиру покажусь, а то сам не пришёл бы, – говорит она и улыбается.

Я замечаю, что подростковый комплекс изжит не до конца. Улыбается она сомкнутыми губами, и только острия клыков белеют в уголках рта. Зато смеяться она умеет в полный рот! От её смеха, если его видеть, остываешь, оставляя в трусах короткий сик.

Ольга ушла, заперев меня, а я сразу задремал. В полусне заиграли картинки, на которых ярко-ярко увидел дом, жену и дочь. Там у меня другое счастье, настоящее.

Жене блаженно известно, что раз в восемь дней я езжу в Москву сдавать статьи. На самом деле я только однажды блюл честь корреспондента. Месяц орошал страницы местной газеты экономическими статьями, за что получил 42 (сорок два) рубля. Купил бутылку пива и зажигалку. Редактор перекрестился, что заплатил много.

Оля вернулась недовольная. Сказала:

– Там один пассажир мне прохода не даёт. Успокой его, а то он начнёт сюда ломиться.

– Скоро впрямь буду милиционером себя считать, – буркнул я, запахивая китель.

– Дорогая моя! – сунулась в купе бритая голова. – Ух ты! Мент! Вот как милиция работает! Стол, вино, баба!

Я вывел голову и всё то, на чём она ходила, в рабочий тамбур.

– Молодой человек! – сказал я душевно, разглядывая большого, но плавающего по воздуху парня. – Идите спать!

Он надулся и, качаясь передо мной, как кобра, сказал:

– Соси!

Вздохнув, я скрутил его и застегнул у него за спиной наручники. Началось! То он с индийским мастерством рыдал и называл меня братом, то официально спрашивал:

– Жена, дети есть? Последний день живут!

Надоел он. Скорее бы станция.

По очереди появились двое граждан. Один в меня плюнул, второй, любовно подмигивая мне, стал громить пленника ботинками. Прогнал обоих.

Пока я умиротворял общественность, парень присел на корточки, уткнулся в своих будущих потомков и сказал:

– Мама!

Оказалось, что между ног он просунул телефон.

– Меня милиция забрала, пытают и выкуп требуют!

– Стервы! Казнить их! – откликнулась по громкой связи мама-яблоня.

Поезд дёрнулся, сбавляя ход. В окне блеснули разрозненные огоньки города. Кольчугино. Город тюрем.

Минутной остановки мне хватило, чтобы высадить парня с той нежностью, с какой у него был шанс не разбиться о перрон. Оля принесла его вещи. Одежду, сумку и коробку с телевизором. Их, целые и невредимые, я выбросил уже на ходу поезда.

– Устал! – сказал я, припав к столику. – Видно, правда, становлюсь ментом. Надо было просто в тык ему настучать.

– Не думай, – сказала Оля.

– Плохо! – тяготился я. – Если он заявит, то меня хватятся. Придётся выйти до Иванова.

Она тоже утомилась, и полчаса мы чокались по половинке и вспоминали, как познакомились. Полгода назад я гастролировал в питерском поезде. Ментовку для усыпления жертв ещё не одевал, ездил зайцем, наудачу. В один из рейсов я лоб в лоб столкнулся с парадом ревизоров и милиции, которые делали совместный обход. Имея в карманах шесть телефонов, я поспешил подальше от этого торжества добра и справедливости. В конце поезда я понял, что конец и карьере.