Капитан Алатристе. Чистая кровь. Испанская ярость. Золото короля

В голосе его слышалось не торжество, а одна лишь безмерная усталость. Он все еще сжимал в руке черенок лопатки – всю в земле и запекшейся крови. Рядом с Алатристе мешком осел на землю Копонс – перемешанная с по́том земля превратила его лицо в глиняную маску.

– Сволочи! – в отчаянии заголосил младший Оливарес. – Гореть вам в аду во веки веков, еретики проклятые!

И осекся, увидав, как у входа в штольню показался Ривас, таща на закорках брата – полузадохшегося, но живого. Голубые глаза галисийца были воспалены, от светлых волос несло серой. Он сорвал с лица платок, сплюнул набившуюся в рот землю, вдохнул полной грудью:

– О черт!.. Слава Господу!

Кто-то из немцев принес бурдючок с водой, и люди Алатристе стали по очереди пить.

– Я бы и ослиной мочой сейчас не побрезговал, – пробормотал Гарроте, плеснув на бороду и грудь.

Алатристе сидел в траншее, счищая с лезвия бискайца землю и кровь. Брагадо, не сводивший с него глаз, наконец спросил:

– Ну что там в галерее?

– Чисто. Как этот клинок.

И, не прибавив к сказанному ни слова, спрятал кинжал в ножны.

– Слава Господу! – повторил Ривас и перекрестился. Голубые глаза его слезились.

Алатристе вслух не сказал ничего, а про себя подумал: «Господь тоже иногда пресыщается. Как объестся кровью и муками – отвернется и отдыхает».

VIII. Маскарад

В таких вот и подобных трудах и досугах минул апрель, чередуя погожие дни с дождливыми, вызеленив травку на полях, на могилах и вокруг траншей. Пушки наши продолжали долбить стены Бреды, по-прежнему подводились мины и контрмины, а весь крещеный мир азартно палил из траншеи в траншею, и монотонность осады оживлялась время от времени то нашим приступом, то голландской вылазкой. Тут стали поступать сведения о том, что осажденные испытывают большие лишения – вернее, лишения испытывают их на прочность, большие, да все же не бо́льшие, чем осаждающие. Разница в том лишь, что голландцы выросли в краю благодатном и плодородном, что реки их, поля и города щедро были взысканы Фортуною, мы же, испанцы, век за веком орошали наши нивы по́том и кровью, чтобы собрать с них хоть горстку зерна. И поскольку неприятель привычней оказался к усладам и роскошествам, нежели к полуголодному существованию, то иные французы и англичане – кто по природе своей, кто по привычке – стали бросать свои части и переходить на нашу сторону, рассказывая, будто за стенами Бреды перемерло уже не менее пяти тысяч человек из числа простолюдинов, бюргеров и солдат. Не раз бывало, что перед городскими воротами дрыгались в петле, встречая утро не для них наступавшего дня, шпионы, пытавшиеся доставить по назначению все более и более отчаянные письма, коими обменивались комендант крепости Юстин Нассау и его родственник Мориц Оранский, – сей последний находился в нескольких лигах от Бреды и не оставлял попыток выручить гарнизон города, вот уж год как обложенного наглухо.

В те же дни дошли до нас известия о том, что этот самый Мориц задумал построить дамбу у Севенберга – это в двух часах пути от Бреды, – дабы направить на нас воды Мерка, затопить наш лагерь и траншеи и на баркасах и лодках доставить в город подкрепление и продовольствие. Сей замысел сильно заботил нашего генерала Спинолу, который искал и не находил действенного средства воспрепятствовать тому, чтобы в один прекрасный день проснулись мы все в воде по шейку. По этому поводу зубоскалили следующим образом: надо, мол, отрядить на диверсию людей из немецких полков – они-то уж справятся:

…Колбасников созвать и объявить им,
Что если тотчас не взорвать плотину,
То все мы в водах Мерка захлебнемся.
И я вас честью уверяю – мигом
Они покончат с Морицевой дамбой,
Поскольку век простой водой гнушались
И впредь ее не пожелают пить.

И примерно в те же дни капитана Алатристе вызвали в шатер дона Педро. Дело было к вечеру, солнце уже клонилось к западу, заливая розовым кромку плотин, за которыми виднелись силуэты ветряных мельниц и тянулись на северо-восток рощи. Для такого случая Алатристе привел себя по возможности в порядок: прикрыл нагрудником из буйволовой кожи драную сорочку, с особым тщанием вычистил оружие, насалил портупею и прочую ременную сбрую. Он ступил под откинутый полог шатра: в одной руке – потрепанная шляпа, другая придерживает шпагу – и стал навытяжку, не произнося ни слова и ожидая, когда дон Педро де ла Амба, беседовавший со своими офицерами, среди которых был и капитан Брагадо, соблаговолит обратить на него внимание.

– Ага, вот он самый и есть, – сказал полковник.