Капитан Алатристе. Чистая кровь. Испанская ярость. Золото короля

Алатристе не выказал при столь странном приеме ни тревоги, ни любопытства, хотя его приметливый взгляд не оставил без внимания успокаивающую улыбку Брагадо, посланную ему из-за плеча дона Педро. В палатке было еще четверо офицеров, и всех он знал по крайней мере в лицо: дон Эрнан Торральба, командовавший одной из рот; начальник штаба Идьякес и еще двое молодых людей – гусманов, как именовали в ту пору юных аристократов или родовитых дворян, жалованья не получавших и служивших ради славы или – что чаще случалось – чтобы завоевать репутацию перед возвращением в Испанию, где благодаря дружеским или семейным связям ожидало их теплое и покойное место. На столе, рядом с книгами и картами, стояло несколько бутылок: присутствующие пили вино – причем из хрустальных бокалов. Со дня взятия Аудкерка Алатристе не держал в руках такой посуды. «Пастухам – ужин, да и не всухомятку, а овечке – вертел», – кстати вспомнилось ему любимое присловье.

– Хотите глоточек?

Петлеплёт, скривив губы, что долженствовало означать любезную улыбку, изящным движением указал на бутылки и бокалы:

– Только что доставили из Малаги. Выдержанный «Педро Хименес».

Алатристе сглотнул, постаравшись, чтобы это осталось незамеченным. В полдень он, как и весь взвод, ел хлеб, сдабривая его маслом, надавленным не то из репы, не то еще из каких корнеплодов, и запивая грязноватой водицей, – обычное окопное угощение. «Всяк сверчок знай свой шесток, – вздохнул он про себя. – Вышестоящие тебя сторонятся, ну и ты к ним не тянись».

– Если позволите, господин полковник, как-нибудь в другой раз.

Он постарался, не теряя почтительности, произнести эти слова так, чтобы ясна была причина отказа. И дон Педро изогнул бровь и через мгновение повернулся к Алатристе спиной, сделав вид, будто углубился в изучение расстеленных на столе карт. Гусманы, не скрывая любопытства, разглядывали дерзкого солдата сверху донизу. А улыбка на устах Кармело Брагадо, который вместе с капитаном Торральбой был здесь фигурой второстепенной, обозначилась яснее, однако исчезла, как только заговорил Рамиро Идьякес – старый служака с седеющими усами и совсем уже белой, коротко остриженной головой. Шрам, аккуратно деливший кончик его носа пополам, был памятью о том, как на исходе прошлого века, в царствование славного нашего государя Филиппа Второго, взяли приступом и разграбили Кале.

– Прислали вызов. – Привычный к командам голос его и вне строя звучал грубовато и отрывисто. – Завтра утром. Пять на пять. У ворот Больдуке.

В те времена подобное было в ходу. Не довольствуясь обычными и общими для всех приливами и отливами военного противостояния, удальцы из обоих станов устраивали этакие вот единоборства, памятуя, однако, что по их личной отваге и задору судить будут если не обо всей стране, то уж о полку – точно. Еще блаженной памяти император Карл для умиротворения Европы приглашал сразиться один на один своего врага Франциска Первого, но тот после долгих экивоков и уверток вызов не принял. История тем не менее выписала лягушатнику счет: в битве при Павии довелось ему увидеть войско свое разгромленным, цвет своей аристократии – перебитым, а у собственного своего августейшего горла – острие шпаги Хуана де Урбьеты, известного еще под именем Эрнани.

Наступила тишина. Алатристе невозмутимо ждал, что еще хорошенького ему скажут. Это взял на себя один из гусманов.

– Вчера нам объявили о поединке двое очень самовлюбленных таких фламандских дворянчиков… Вероятно, наш аркебузир ухлопал кого-то из их друзей, не вовремя высунувшего нос из траншеи. Встреча в чистом поле – час времени, по пять с каждой стороны, оружие – два пистолета и шпага… Разумеется, если мы поднимем перчатку.

– Нет вопроса, – откликнулся второй.

– Вызвались идти итальянцы из Латарского полка, однако есть мнение, что выставить с нашей стороны следует только испанцев.

– Само собой, – добавил второй.

Алатристе медленно обвел их взглядом. Первому было, вероятно, лет тридцать – о знатном происхождении красноречиво свидетельствовали покрой и добротность его платья, да и шпага висела на сафьяновой, шитой золотом портупее. Война войной, однако же время холить и завивать усы у него находилось. Он был высокомерен и неприветлив. Второй – пошире в плечах, пониже ростом, помоложе годами – был одет на итальянский манер: короткий бархатный колет с разрезными рукавами, отделанная брюссельскими кружевами пелерина. Красные перевязи у обоих украшены золочеными кистями, сапоги со шпорами – хорошей кожи, не чета тем, которые так внятно просили каши на ногах у Алатристе. Ясное дело: эти двое пользуются милостями дона Педро, а тот, в свою очередь, через них упрочивает свое влияние в Брюсселе и в Мадриде; как ласковы, учтивы и обходительны они друг с другом: еще бы – эти псы из одной своры. Первого звали, кажется, дон Карлос дель Арко, родом из Бургоса, сын маркиза или кого-то в этом роде. Говорят, не трус. Он и нарушил молчание:

– Дон Луис де Бобадилья. И я. Это двое. Нужны еще трое бойцов не робкого десятка.