Капитан Алатристе. Чистая кровь. Испанская ярость. Золото короля

– Больше, – вздохнул Кеведо.

Гуадальмедина облокотился о стол и еще больше понизил голос:

– Вчера ночью, при обстоятельствах, о коих распространяться не стану, государь изволил осведомиться, кто руководит всем предприятием… – Он помолчал, давая нам возможность осознать и прочувствовать сказанное. – Спрошено было у твоего друга, Алатристе. Понимаешь? И тот назвал твое имя.

– Воображаю, каких турусов на колесах вы там нагородили… – сказал Кеведо.

Граф, задетый этим «воображаю», воззрился на поэта:

– Никаких не турусов! Чистую правду!

– И что же ответил великий Филипп?

– Как человек молодой и любитель острых ощущений, он выказал живейший интерес. Вплоть до того, что собрался инкогнито отправиться к месту действия, дабы утолить свое любопытство… Но Оливарес поднял крик до небес.

За столом повисло неловкое молчание.

– Ну вот, – высказался наконец дон Франсиско, – только помазанника Божьего там и не хватало.

Гуадальмедина вертел в руках стакан:

– Так или иначе, в случае успеха никого из нас не забудут.

Вспомнив что-то, он сунул руку в карман и вытащил оттуда вчетверо сложенный лист бумаги, скрепленный двумя печатями – Верховного суда и командующего галерным флотом.

– Совсем забыл, – сказал граф, протягивая документ капитану. – Держи пропуск. С ним тебе разрешат доплыть вниз по реке до Санлукара… Сам понимаешь: как только окажешься на месте, бумагу немедля сожжешь. И уж с той минуты, если спросят, что ты там забыл, отговариваться будешь сам. – Он улыбнулся и погладил бородку. – Бреши, что в голову придет.

– Поглядим, как покажет себя Ольямедилья, – заметил Кеведо.

– В любом случае ему незачем лезть на абордаж. Он там нужен для того лишь, чтобы оприходовать золото. А ты, Алатристе, будешь заботиться о его здоровье.

– Сделаем, что можно.

– Уж постарайся.

Капитан заложил бумагу за ленту шляпы. Он был, по обыкновению, холоден и невозмутим, зато я весь изъерзался на своем табурете – еще бы: столь густейшим образом поминались здесь августейшие и высокие особы, что простому мочилеро мудрено было сохранить спокойствие.

– Судовладелец, конечно, начнет протестовать, – продолжал Альваро де ла Марка. – Медина-Сидония придет в неописуемую ярость. Однако никто из тех, кто посвящен в интригу, пикнуть не осмелится… С фламандцами дело обстоит иначе. Их жалобам будет дан законный ход – иными словами, начнется классическая, душу выматывающая бюрократическая волокита и канитель. И потому необходимо, чтобы все это напоминало нападение пиратов… – С лукавой улыбкой он поднес к губам стакан. – Сам понимаешь, никто не будет требовать найти золото, которого вроде бы и не существует.

– Имейте в виду, Диего, – добавил Кеведо, – если попадетесь, все умоют руки.

– Включая нас с доном Франсиско, – отчеканил без околичностей граф.

– Вот именно. Ignoramus atque ignorabimus, что в вольном переводе с латыни значит: «Слыхом не слыхали».

Оба они выжидательно уставились на капитана, но он, по-прежнему не сводя глаз с дальнего берега и раскинувшейся на нем Трианы, лишь коротко кивнул, не прибавив к этому ни слова.

– И в этом случае, – продолжал Гуадальмедина, – советую смотреть в оба, ибо платить за разбитые горшки придется тебе, и никому иному.

– Если попадетесь, – добавил поэт.

– А потому, – завершил свою речь граф, – надо исхитриться, чтобы никто из твоих не попался… – Он быстро глянул на меня и повторил: – Никто.

– Сие означает, – подвел итог дон Франсиско, чей острый разум неизменно побуждал его изъясняться как можно более четко и точно, – что у вас, Диего, два пути: победить или умереть, рта не раскрыв. Ясно?

Да уж куда ясней! Любую хмарь предпочтешь такой ясности.