Капитан Алатристе. Чистая кровь. Испанская ярость. Золото короля

Ну, стало быть, как я сказал, все были в сборе. Когда счетовод Ольямедилья ознакомился с плодами капитановой вербовки, на лице его мелькнула тень удовлетворения, хоть он и остался безмолвен, бесстрастен и брюзглив, как всегда. Помимо перечисленных мною, в строю были также следующие персоны, чьи полученные при крещении имена, равно как и заслуженные воровской жизнью клички, я вскоре узнал. Итак: мурсиец Пенчо Шум-и-гам, отставные солдаты Энрикес Левша и Андресито Пятьдесят Горячих, украшенный шрамом сальноволосый Галеон, двое трианских морячков: Суарес и Маскаруа, потом некий бледный, с кругами под глазами малый, похожий на вконец обнищавшего идальго, откликавшийся на прозвище Кавалер-с-галер, потом бритоголовый, рыжебородый, вечно улыбающийся парень с могучими ручищами, знаменитый севильский сутенер по имени Хуан Славянин, живший за счет четырех или пяти девиц, которых пестовал едва ли не как родных дочек – вот-вот: «едва ли не», да не вполне! Вообразите себе, господа, это изысканное общество, с полным правом могущее называться «гоп-компания», этих молодцов, закутанных в плащи, под которыми при малейшем движении брякала и звякала смертоносная сталь. Если не знать, что они на твоей стороне, пусть хоть в данную минуту, душа уйдет не то что в пятки, а еще куда подальше. Капитан, увидев, что все налицо, положил, к вящему облегчению кабатчика, несколько монет на стол, мы поднялись и вместе с Ольямедильей по переулочкам, где было темно как у волка в пасти, двинулись к реке. Даже не оглядываясь – по звуку шагов за спиной, – я безошибочно определил, что наши новобранцы один за другим выскальзывают в двери таверны и гуськом направляются следом.

Погруженная во мрак Триана дремала, а все, что бодрствовало, благоразумно старалось убраться прочь с дороги. Луна была на ущербе, но все же ее тусклого света хватило, чтобы разглядеть стоящий у берега баркас со спущенным парусом. Один фонарь горел на носу, другой – на земле, а на борту темнели две неподвижные фигуры – надо полагать, шкипер и матрос. Алатристе остановился, мы со счетоводом замерли рядом, а все прочие, приблизившись, сгрудились вокруг. По приказу капитана я принес и опустил фонарь к его ногам. Смутно белевшее в полумраке полотнище паруса делало зрелище еще более мрачным: едва вырисовывались кончики усов и бород, надвинутые до самых глаз шляпы и тускло посверкивало металлом оружие. Наши новобранцы, отыскав знакомых, начали переговариваться вполголоса и приглушенно пересмеиваться, однако отрывистая команда Алатристе заставила всех умолкнуть.

– Пойдем вниз по реке. Предстоит работа, какая – скажу, когда прибудем на место… Вы все уже сделали свой выбор, так что назад ходу нет. Излишне напоминать, чтоб держали язык за зубами.

– Обидно слышать такое… – раздался в ответ чей-то голос. – Каждый из нас в свое время водил знакомство с дыбой и кобылой, так что молчать умеем.

– Просто хочу, чтобы вы это себе уяснили… Вопросы?

– Когда заплатят остальное?

– Когда дело сделаем. Я полагаю – послезавтра.

– И тоже – золотом?

– Чистым и звонким, как детский смех. Двуспальными дублонами – такими же, что вы получили в задаток.

– А много ль душ придется загубить?

Я украдкой взглянул на Ольямедилью: завернувшись в свой черный кафтан, он ковырял землю носком башмака и, казалось, думал о чем-то совсем постороннем. Без сомнения, этот человек, привыкший водить перышком по бумаге, нечасто слышал столь откровенные речи.

– Таких умельцев, как мы с вами, зовут не чакону плясать, – ответил Алатристе. Переждав раздавшиеся после этих слов смешки и одобрительное чертыханье, он указал на баркас. – Грузитесь, господа, устраивайтесь поудобней. И помните, что с этой минуты вы – в строю.

– В каком это смысле? – осведомился кто-то.

В немощном свете фонарей все увидели, как капитан словно бы невзначай опустил левую руку на эфес шпаги. Глаза его пронизали тьму.

– А в таком, что, если кто не подчинится приказу или начнет своевольничать, – медленно проговорил он, – я того убью на месте.

Ольямедилья устремил на него пристальный взгляд. Наступила такая тишина, что слышно было бы, как муха пролетит. Каждый переваривал услышанное, надеясь, что оно усвоится. И в этой тишине до нас долетел плеск весел невдалеке – где-то возле ошвартованных у берега суденышек. Все дружно обернулись в ту сторону – из тьмы вынырнула лодка с полудюжиной гребцов и тремя темными фигурами на носу. Себастьян Копонс – у него это заняло меньше времени, чем потребовалось мне, чтобы рассказать об этом, – прыгнул к берегу, наведя на подплывающих два огромных пистолета, как по волшебству появившиеся у него в руках, а в руке Алатристе молнией сверкнул обнаженный клинок.

– За двумя зайцами… – прозвучал знакомый голос.

Слова эти, послужив паролем, успокоили и капитана, и меня, тоже схватившегося за кинжал.

– Свои, – сказал Алатристе.

Он вложил шпагу в ножны, а Копонс спрятал пистолеты. Лодка ткнулась носом в берег неподалеку от нашего баркаса, и в слабеньком свете фонаря обрисовались три фигуры. Алатристе приблизился. Я следом.