Капитан Алатристе. Чистая кровь. Испанская ярость. Золото короля

Последними появились Каюк, только что закрывший глаза своему куму Сангонере, и Хуан Славянин. Андресито Пятьдесят Горячих ни в чьей помощи уже не нуждался, ибо минуту назад отдал Богу душу. Из люка, ведущего в трюм, вынырнул Копонс и, ни на кого не глядя, прошел к трапу. А на борт влез человек, и я тотчас узнал в нем того рыжеусого, который давеча секретничал с Ольямедильей. Он был по-прежнему одет как охотник, обвешан оружием, а за ним поднялись еще несколько человек такого же примерно облика. С профессиональным любопытством оглядев палубу, заваленную телами, залитую кровью, рыжеусый окинул взором тело Ольямедильи и подошел к Алатристе.

– Ну как? – поинтересовался он, кивнув на труп счетовода.

– Как видите, – лаконично отозвался капитан.

Рыжеусый посмотрел на него внимательно.

– Чистая работа, – высказался он наконец.

Алатристе промолчал. На борт продолжали подниматься очень хорошо вооруженные люди – кое у кого были аркебузы с зажженными фитилями.

– Ну, кораблем теперь займусь я, – сказал рыжеусый. – Именем короля.

Я видел, как хозяин мой кивнул, и следом за ним направился к борту, по которому уже полз вниз Себастьян Копонс. Алатристе обернулся ко мне все с тем же отсутствующим видом и протянул руку. Я оперся на нее, ощутив такой знакомый запах железа и кожи, перемешанный с запахом крови – крови тех, кого он убил сегодня. Он бережно поддерживал меня, покуда мы не спрыгнули на отмель, оказавшись в воде по щиколотку, а потом, когда побрели к берегу, – и по пояс, отчего стала зудеть моя рана. Выбрались наконец на твердую землю, присоединились к остальным. В темноте вырисовывались силуэты вооруженных людей, а также многочисленных мулов и телег, готовых перевезти содержимое «Никлаасбергена».

– Побожусь, – сказал кто-то, – мы честно заработали свою поденную плату.

И шутейные слова эти произвели действие нежданное и магическое – взломали лед молчаливого напряжения, сковывавший всех. Как всегда бывает после боя – я видел такое во Фландрии не раз и не два, – люди заговорили: поначалу будто нехотя, отрывисто и кратко, перемежая фразы кряхтеньем и вздохами, а потом все живее и вольнее. Вот послышалась наконец и неизбежная похвальба, сопровождаемая смехом и божбой. Стали вспоминать перипетии боя, вызнавать, при каких обстоятельствах сложил голову тот или иной товарищ. О гибели счетовода Ольямедильи никто не сожалел: этот унылый субъект в черном приязни себе здесь не снискал, да и потом, слишком сильно бросалось в глаза, что он – не этого поля ягода. Кто просил его лезть не в свое дело?

– А где же Галеон? Вроде был живой…

– Да, я видел его после боя…

– И Суарес Морячок тоже не сошел на берег.

Те, кто не знал причины, недоумевали, а кто знал – помалкивал. Прозвучало вполголоса несколько реплик, но тем дело и кончилось, ибо Суарес не успел обзавестись друзьями, а Галеона недолюбливали многие. Так что отсутствие обоих никого всерьез не опечалило.

– Ну и пес с ними, нам больше достанется, – сказал кто-то, и слова эти были встречены грубым смехом.

Наперед зная ответ, я спросил себя: а если бы я лежал на палубе, холодный и твердый, как вяленый тунец, неужели и меня удостоили бы подобного надгробного слова? Я видел поблизости безмолвный силуэт Хуана Каюка и, хоть лица его различить не мог, знал – он смотрит на капитана Алатристе.

Мы двинулись к ближайшей харчевне в рассуждении подкрепиться там и переночевать. Плутоватому хозяину стоило лишь глянуть на своих перевязанных, обвешанных оружием посетителей, чтобы склониться в поклоне и залебезить, как будто заведение его почтили своим присутствием испанские гранды. И вскоре затрещали в очаге дрова, чтобы просушить мокрую одежду, мигом появилось вино из Хереса и Санлукара вкупе с обильным угощением, коему все мы отдали дань, ибо хорошая резня разжигает поистине волчий аппетит. Мелькали кувшины и кубки, недолгий век был сужден жареному козленку – без церемоний расправились мы с ним, и вот наконец пришел черед выпить за упокой души павших, а следом – за блеск золотых монеток, выложенных перед каждым из нас на стол: незадолго до рассвета их принес и роздал рыжеусый, приведший с собою лекаря, который в числе прочих обработал и мою рану: почистил, стянул края двумя стежками, наложил мазь и свежую повязку. Мало-помалу под воздействием винных паров люди стали засыпать прямо за столом. Время от времени постанывали Левша и Португалец, да растянувшийся на циновке в углу Себастьян Копонс похрапывал так же безмятежно, как, бывало, делал он это в грязи фламандской траншеи.