Капитан Алатристе. Чистая кровь. Испанская ярость. Золото короля

Он был по-всегдашнему элегантен – весь в бледно-голубом шелку, затканном серебром, с фазаньими перьями на шляпе, – и на фоне этого вертопрашьего изящества особенно суров казался облик дона Франсиско, в строгом черном одеянии с вышитым на плече крестом Сантьяго, и еще скромнее – наряд моего хозяина, выдержанный в блекло-бурых тонах: старый, но заштопанный и чистый колет, полотняные штаны, сапоги… Впрочем, сверкали начищенные ножны шпаги, глянцевито лоснился ременный пояс, к коему была она пристегнута. Имелось, конечно, и кое-что новое: фетровая широкополая шляпа с красным пером на тулье, белоснежный и накрахмаленный валлонский воротник, который Алатристе носил на солдатский манер расстегнутым, и обошедшийся в десять эскудо кинжал, заменивший тот, что был сломан при встрече с Гвальтерио Малатестой, – отличный кинжал длиною почти в две пяди, с клеймами оружейника Хуана де Орты на лезвии.

– Не хотел идти, – молвил дон Франсиско, указывая на Алатристе.

– Догадываюсь, – отвечал Гуадальмедина. – Однако приказы не обсуждаются. – Он фамильярно подмигнул. – Тебе ли, старому рубаке, этого не знать?

Капитан промолчал. Он держался скованно – озирался по сторонам, не знал, куда девать руки, и без нужды оправлял колет. Стоявший рядом Гуадальмедина кивал направо и налево, раскланивался со знакомыми, улыбкой приветствовал то супругу купца, то жену стряпчего, усиленно обмахивавшихся веерами и тем побарывавших застенчивость.

– Скажу тебе, Диего, что пакет прибыл по назначению, чему все очень рады. – Граф засмеялся и понизил голос. – Впрочем, не все: одни – больше, другие – меньше… С герцогом Медина-Сидонией от огорчения случился приступ, и он чуть не сыграл в ящик. А когда Оливарес вернется в Мадрид, твоему другу, личному королевскому секретарю Луису де Алькесару, придется держать перед ним ответ и давать объяснения.

Произнося все это, Гуадальмедина, как безупречный придворный кавалер, не переставал посмеиваться и отвешивать поклоны.

– Зато граф-герцог на седьмом небе… Если бы Ришелье громом убило, и то он не обрадовался бы сильней… Потому и потребовал, чтобы ты непременно сегодня был здесь – желает приветствовать тебя, пусть хоть издали, когда будет обходить гостей вместе с их величествами. Личное приглашение от первого министра. Это ли не честь?

– Наш капитан считает, что наивысшую честь ему оказали бы, предав все дело скорейшему забвению, – сказал дон Франсиско.

– И он не так уж не прав! – воскликнул Гуадальмедина. – Порою милости сильных мира сего опасней, нежели их нерасположение… Так или иначе, Алатристе, счастье твое, что ты солдат, ибо царедворец из тебя, как из дерьма – пуля. Порой мне приходит в голову, что еще неизвестно, чье ремесло хуже…

– Каждому свое, – кратко ответствовал капитан.

– Ну да ладно, речь не о том… Его величество вчера сам попросил Оливареса рассказать, как было дело. Я при этом присутствовал и могу засвидетельствовать, что министр нарисовал довольно живую картину. И хоть наш помазанник не из тех, кто дает волю чувствам, но пусть меня вздернут на суку, как последнюю деревенщину, если в продолжение рассказа он не моргнул раз шесть или семь, а для него это означает высшую степень душевного волнения.

– Любопытно, обретет ли сие волнение иное выражение, – промолвил практичный дон Франсиско.

– Если вы имеете в виду денежное, то есть такие кругленькие штучки с орлом и решкой, то едва ли. Наш государь в смысле скупердяйства заткнет за пояс самого Оливареса, у которого снегу зимой не выпросишь… И король, и его министр считают, что уже расплатились, и, быть может, даже слишком щедро.

– Так и есть, – заметил капитан.

– Раз ты так считаешь, значит так тому и быть. – Альваро де ла Марка пожал плечами. – Мы разожгли любопытство короля, напомнив, кому года два назад в театре пришли на выручку принц Уэльский и Бекингем… И его величеству угодно поглядеть на тебя… – Граф многозначительно помолчал. – Потому что позапрошлой ночью на берегу Трианы было слишком темно… – И снова замолчал, вглядываясь в бесстрастное лицо Алатристе. – Ты слышал, что я говорю?

Мой хозяин оставил это без ответа, словно полагал: то, на что намекает Гуадальмедина, не имеет ни малейшего значения, а потому и вспоминать об этом не стоит. Нечего голову забивать всяким вздором. Через мгновение смысл этого безмолвного высказывания дошел до графа, и он, не сводя глаз с Алатристе, медленно качнул головой и слегка улыбнулся – понимающе и дружелюбно. Потом оглянулся и заметил меня.

– Говорят, мальчуган показал себя молодцом, – сказал он, сменив тему. – И даже получил отметину на память?

– Очень большим молодцом, – подтвердил капитан, и я надулся от гордости.