Капитан госбезопасности. Линия Маннергейма

На два — лыжи вскальзывают между немцами. Карабинным прикладом в движении — снизу в челюсть первому врагу. Из-под подшлемника вырываются хруст и вскрик, голову противника отбрасывает назад. Разворот всем корпусом и в полуприседе подсечь ноги второму, который хватается за пистолет-пулемет, свисающий с шеи, пытается повернуть его и вставить палец в спусковую скобу.

На три — карабинное ложе подсекает колени, враг падает и сверху добавочный удар в голову дульным срезом ствола.

На четыре — он бросает себя на сани, ударяется о железо, опирается задом о плоскость саней, прижимается к железу, поджимает ноги. Одновременно — выстрел сверху в того противника, кто на снегу поворачивается на спину и поднимает оружие.

Выстрел на полсекунды опередил гранатный разрыв. Вздрогнули сани, их приподняло с того бока, на который пришлась ударная волна, сбросило сверху железные листы, некоторые подкинуло и зашвырнуло в сугробы. Вокруг взметнулись снежные гейзеры. Осколки выбили из самолетного лома короткую немузыкальную дробь. Глаза старшины упали на тело человека с раздробленной челюстью, вздрогнувшее от попадания чугунных ошметков гранаты.

Рефлексы старшины знали, когда надо отрывать тело от железа. В какой момент надо было опускать лыжи на снег, огибать сани, взбрасывая карабин. С той стороны саней, что в момент разрыва оказалась под защитой железа, со снега, в оседающей, поднятой взрывом метели поднимались две фигуры. С такого расстояния Зотов промахнуться не мог. Сейчас все решает опережение. Но выигрыш во времени по-прежнему держался, старшина не давал ему растаять. Когда Зотов остановил лыжи, замер, прижимая приклад к плечу и направляя карабин на цель, немцы только вырвали лица из снега и только начинали постигать происходящее. А уже прогрохотал выстрел, и одного из двух отбросило назад в снег. Второй попытался вскочить и укрыться за задком саней, пока лязгал затвор карабина. Пуля подловила его, когда он, рискованно, отчаянно подставив спину, уже добежал до спасительного железа и готов был повернуть за него.

Зотов, перезаряжая на ходу оружие, мчался к заднему санному борту, завернул за него и напоролся на пистолетный выстрел в живот. Взмах чьей-то руки отбросил карабинный ствол в сторону и выстрел из него ушел в ночь. Вторая пуля впилась в живот Зотова. Но старшина, чьи лыжи успели проскользить вперед, ухватил врага одной рукой за белое масхалатное плечо, другой обжал подбородок и вбил голову немца в темное железное нагромождение саней. Немец жал и жал спусковой крючок, выплевывая пулю за пулей в живот неизвестного ему противника. А старшина вколачивал и вколачивал голову неприятеля в самолетную груду, выбивая ею полый металлический грохот. И вспоминалась Зотову в эти мгновения, похожие на опустошаемый пулеметный диск, штыковая резня под Псковом, когда вонзившийся в него широкий немецкий штык скользнул по портсигару в кармане и всего лишь разодрал кожу…

Последнее, что увидел старшина — из-за спины обмякающего немца вылетел красноармеец Попов с ручным пулеметом наперевес. Вот и ладненько, подумал старшина…

Глава двенадцатая Сюрприз для Жукова

Некоторые намеченные планы могут оказаться неосуществимыми, а другие, которые сначала казались невозможными, становятся исполнимыми.

Х.К. фон Мольтке

Дитрих пришел в себя. Открывая глаза, он не знал, что увидит, потому что еще ничего не вспомнил. Он мог обнаружить над головой и давно требующий побелки потолок комнаты, что он снимал у ворчливой фрау Краузе на Фридрихштрассе, и лепные амурчики, целящиеся из потолочных углов в него и в прелестную белокурую Клару… Meine kleine Jungfrau… Но его взгляд наткнулся на зеленую палаточную ткань. И в гудящей голове лопнула над памятью скорлупа, давая дорогу водопаду картин. О боже, mein Gott!!!

Руки? Руки, разумеется, связаны. А потом над ним склонилось чье-то размытое лицо. Дитрих попробовал подняться, но получил сильный удар в грудь, отбросивший его на жесткую подстилку.

— Лежать, фашистский выродок! — услышал он окрик на незнакомом языке. И язык был не финский. Его надзиратели заговорили между собой, потом засмеялись. Продолжили разговор. То, что Дитрих услышал, позволило ему опознать язык. Русский. Конец. Провал. А предметы? Ящик? Да, да, все в руках русских. Но они могли его не найти, могли ограничиться осмотром ржавого железа, пожать плечами и отойти, довольные тем, что им в руки попал немецкий офицер. А откуда им знать, что их пленник — немецкий офицер? Не могут они и этого знать. Сколько же прошло времени? И о чем интересно, они сейчас говорят? Какая боль в голове!..

Не помешало бы Дитриху Заммеру узнать и то, чем занимались и о чем говорили русские в течение двух часов, прошедших для Дитриха в беспамятстве. Он бы очень удивился и выяснил бы для себя много нового и интересного.