Капитан Михалис

Наступил рамазан. Турки весь день не ели, не пили, не курили, а как только спустились сумерки, замерцала первая звезда, жадно набросились на еду и питье. Возле богатых домов тревожно застучали большие барабаны, и при этих грозных звуках христиане дрожали от страха: турки, перепившись, вполне могли ринуться на улицы, начать резню и грабеж.

Во дворе Михалиса каждый вечер собирались соседи. Людям казалось, что только этот суровый и отважный капитан сможет охранить их от всей несчастий. Ночи стояли теплые, потому мужчины ложились на террасе, а женщинам находилось место на полу в большой комнате второго этажа. Лишь капитан Михалис ночь напролет не смыкал глаз и не выпускал из рук оружия.

Раз ночью греческая знать и капитаны тайно собрались в резиденции митрополита. Вид у всех был такой, как будто уже на рассвете им выступать в поход. Морской волк Стефанис в своих капитанских сапогах даже забыл о хромоте.

У митрополита на чело легла тревога, он все больше молчал – ждал, что скажут остальные.

– Поезжай, владыко, к королю в Афины, – предложил Хрисобурбулас, – поговори с ним, пусть хотя бы пришлет продовольствие и боеприпасы… Не то нам конец… Только сам поезжай: больше он, пожалуй, никого и не послушает.

– Как я могу оставить паству, когда ей угрожают волки? – покачал головой митрополит. – Пускай капитан Эляс едет.

Капитан Эляс гневно сдвинул брови.

– Я воевать привык, а не разговоры разговаривать. Рано меня еще со счетов списывать. Пускай вон Хаджисаввас едет!

– Вот что, – заключил митрополит, – давайте не будем впутывать сюда многострадальную Грецию, а то она опять наживет себе с нами хлопот. Обратим лучше взоры к великим державам, прежде всего к православной России.

– А еще лучше – надеяться на свои силы, – заметил капитан Михалис.

– Вот-вот! – поддержал его капитан Эляс. – «Волк, а волк, отчего ты в лесу всех сильнее?» – «Оттого что свои дела делаю сам!»

– Давайте бросим все по камню в Суду! – опять завел свою песню кир Идоменеас.

Но никто его слушать не стал. В полночь разошлись, так и не придя ни к какому решению.

В пугающей неизвестности проходило время. По ночам турки, наголодавшись и поднакопив за день злости, подстрекаемые муэдзином, бросались гурьбой в греческие кварталы, начинали ругаться и палить в воздух.

А в сумерки, пока они еще отъедались и на улицах было пусто, Али-ага незаметно пробирался к дому капитана Михалиса и сообщал ему новости: о чем вещал имам в мечети, какие разговоры ведутся по кофейням. Муэдзин требует погромов, но беи не все согласны. Старый Али-ага душой болел за греков, особенно волновала судьба сердобольных соседок: случись что, не с кем ему будет словом перемолвиться по вечерам, никто не позаботится о том, чтобы старик не помер с голоду!

Вот и теперь, трижды стукнув в калитку, Али-ага проскользнул во двор капитана Михалиса. Сел на скамейку у колодца, соседи обступили его. Лицо у старого турка было очень расстроенное.

– Будь он проклят, этот телеграф! Прямо как собака! Голова здесь, на Крите, а хвост в самом Константинополе. Схватят ее за хвост, и начинает лаять, беду накликать!

– Какую беду, Али-ага? Говори толком, – допытывался Красойоргис.

– Сказали сегодня паше по телеграфу, что завтра на Крит прибывают аскеры! С пушками, с конницей и под зеленым знаменем Пророка!

– Ох, бедный мой Димитрос! Его же первого схватят! – запричитала кира Пенелопа, всплеснув пухлыми руками.

Али-ага продолжал докладывать, какую радость вызвало это известие в кофейнях: турки порешили взять оружие и идти завтра в порт – присягать знамени Пророка. Окруженный внимательными слушателями, рассказчик горделиво приосанился, понимая, что он уже не убогий старичок, которым все помыкают, а важная персона: от того, какие вести он принесет, что скажет, зависит, может быть, жизнь людей. Так что Али-ага старался и говорить басовито и размеренно, и глядел на всех даже с некоторым высокомерием. Правда, стоило появиться капитану Михалису – сразу тушевался.

– Надо капитана Михалиса позвать, послушаем, что он скажет, – робко предложил Мастрапас, его глаза округлились от ужаса. – Я так думаю, что завтра и носа на улицу показывать нельзя!

– Истинно говоришь, – поддержала его кира Хрисанфи. – Пусть Господь меня простит, но к вечерне я ни за что не пойду!

Она тоже ночевала в доме капитана Михалиса, потому что брат все время пропадал у Эмине. «Вместо того чтобы окрестить ее, сам басурманом стал», – с досадой думала она, но помалкивала.

В эту ночь все спали, как говорится, вполглаза: каждый думал, как бы спастись, пока не поздно.