Капитан Михалис

– Возвращайтесь в свои деревни! – кричал паша. – Кто вас надоумил?.. И не трогать гяуров! Клянусь Магометом, мы же все погибнем! Вот, сказывают, один козел… – И опять повторял страшную притчу.

Так ходил он по всему городу в сопровождении арапа, и в завывании ветра ему слышались зловещие пророчества виноградной лозы.

Турки немного поутихли. Капитан Михалис смог наконец заснуть ночью, и ему приснился странный сон. Будто где-то в поле собралось много народу. Музыканты с трубами, флейтами, барабанами играли национальный гимн. Долго играли, но их как будто никто не слышал. Внезапно появился какой-то критский богатырь с огромным подносом, уставленным рюмками, и начал угощать всех ракией. Люди пили, и в голове у них прояснилось настолько, что они сумели расслышать слова гимна:

Доблесть древнего народа,
Возродившаяся вновь,
Здравствуй, гордая Свобода,
Здравствуй, эллинов любовь![57]

– К чему бы это? – пробормотал капитан Михалис, протирая глаза. – Вот уж истинно говорят, будто, когда мы спим, душа властвует над нами! А ведь душа глупа, еще глупее, чем Эфендина.

Много позже, в горах, ведя бои с турками, понял капитан Михалис значение этого сна.

Было воскресенье. Катерина и Риньо пошли в церковь и младенца с собой взяли, чтоб своим плачем не сердил отца. Трасаки побежал к своему приятелю Андрикосу. Капитан Михалис был рад остаться дома один. Он осмотрел свое хозяйство: в кладовой припасов хватит надолго. И муки, и вина, и оливкового масла вдосталь. С балок свисали длинные связки гранатов, айвы, лука. В доме тоже все благополучно: чистота, порядок, везде ковры, сундуки ломятся от белья. Вот и хорошо, пускай турки полюбуются, когда придут грабить. Помнится, отец рассказывал, что в 1821 году перепуганные христиане, спасаясь от резни, тащили с собой в горы все, что могли, а дед все бросил как есть. «К чему, – говорит, – позориться? Бес с ним, с добром, зато эти псы увидят, что мы живем в достатке!» Вот и он, внук своего деда, довольный, вернулся в свою комнату, стены которой были увешаны оружием. Сел под божницей, закурил. Мысленно он уже вел людей на подвиги. Перед глазами встала объятая пламенем крепость. И какой-то всадник – вылитый он, с такой же бородой, в тех же башмаках и с черным платком на голове, – ломает двери, рушит минареты, врывается в турецкие дома… Вон и зеленые ворота усадьбы. В саду поблескивает красно-зеленый фонарь. Он разбивает стекляшки, и все тонет во тьме. Затем медленно поднимается на второй этаж, пьянея от запаха мускуса. Кругом мрак, и только впереди, в конце благоуханного коридора, светятся две маленькие ножки…

Капитан Михалис взревел, выхватил из-за иконы кинжал с черной рукояткой и вонзил себе в бедро. Хлынула кровь, но он и не подумал ее остановить. Лишь немного успокоившись, перевязал рану и упал на постель. Послышались голоса вернувшихся из церкви жены и дочери. Капитан Михалис открыл глаза и стал прислушиваться к разговору.

– Трасаки еще не приходил? – спросила мать, разжигая огонь.

– Куда там! – рассмеялась Риньо. – У них служба так рано не кончается!

Трасаки каждое воскресенье в знак протеста служил в хлеву Красойоргиса свой молебен. Сперва рано утром мальчишки караулили своих сверстников на подходе к церкви. Только появится кто в праздничной одежде да с чистым платочком, в котором завернута монетка, тут же бросаются к нему и когда уговорами, а когда и силком тащат в хлев.

– Нечего, – говорят, – в чужую церковь ходить, когда своя есть!

Осла Красойоргиса привязывали в углу. Один из мальчишек вставал на пороге, изображая церковного старосту, собирал в небольшую миску монеты и выдавал каждому по спичке вместо свечи. Николас, самый рослый из всех, напяливал бумажный колпак и маску, сохранившиеся с масленицы, с важным видом взбирался на осла и сидел на нем, непрестанно что-то бормоча: он был за митрополита. Андрикосу, сыну Красойоргиса, отводилась роль дьякона. Он раздобыл где-то кадило, насыпал туда раскаленных углей и обкуривал ладаном «прихожан», которые, благочестиво склонив головы, крестились. Некоторые даже истово отбивали поклоны, после чего все руки, колени и лбы у них были в навозе. А Трасаки вставал посреди хлева и принимался нараспев вместо Евангелия читать «Робинзона Крузо». Сначала слышался только его голос, но потом все «верующие» расходились и начинали голосить кто во что горазд. Один затягивал амане, другой распевал частушки, третий – песню, выученную в школе: «Высоко в горах, где стоит одиноко церквушка…»

Спустя какое-то время к хору присоединялся осел. Этот своим ревом поднимал на ноги весь дом, и Красойоргис, который по субботам любил выпить, чертыхаясь, вскакивал с постели, хватал палку поувесистее и несся в хлев.

«Митрополит», «священник», «дьякон» и «прихожане» мигом бросались врассыпную. За воротами они еще минут десять надрывали глотки, сообщая об окончании «молебна», и, удовлетворенные, расходились по домам.