Капитан Михалис

Темнело. Закрывались двери лавок, матери звали детей домой. В темноте турки-головорезы, босые, в фесках набекрень, разгуливали по греческому кварталу, поносили Христа, оплевывали запертые двери. Каждую ночь бесновались они и у дома капитана Михалиса… Ведь это он убил Нури-бея! Все знают, что в тот день он приезжал к нему на хутор, а после его отъезда бея нашли мертвым. Как пить дать Вепрь его убил. Для храбрости турки накачивались ракией и несколько раз готовы были разгромить его дом, а все ж таки чувствовали опаску, поэтому только ругались на чем свет стоит, а до нападения так и не доходило.

Капитан Михалис стоял наготове за дверью с двумя заряженными пистолетами. Теперь каждую ночь он отправлял семью ночевать к кому-нибудь из соседей и оставался в доме один. Правда, однажды сказал Трасаки:

– Оставайся, пора тебе привыкать.

Теперь, стоя за дверью, они стерегли дом вместе – отец и сын.

Арап застал Барбаянниса дома. Тот как раз разводил во дворе костер, чтобы сварить в котелке похлебку из сладких рожков.

– Погоди, Сулейман, только саблю надену. Уж если к паше идти, так при полном параде!

Барбаяннис пошел в дом, прицепил саблю, повесил на морщинистую шею жестяной орден, хотел еще башмаки обуть, да передумал: больно долго шнурки завязывать! Выйдя во двор, подкрутил усы.

– Ну, зачем я понадобился паше? Может, на всякий случай прихватить бутыль с шербетом?

– Конечно, прихвати. Паша не станет – я выпью!

Барбаяннис опять вернулся, налил в бутыль шербета, бросил в него горсть льда.

– Как думаешь, арап, голову с собой брать или лучше дома оставить? – пошутил он. – Чует мое сердце, не к добру все это.

Сулейман пожал плечами.

– Шевелись давай!

Паша все так же сидел, поджав ноги, у окна, проклиная судьбу, забросившую его на этот чертов остров. Куда ж ты меня посадила, Турция? Это ведь не трон, а кол!

Вошел Барбаяннис, босой, с саблей на боку, с жестяным орденом, отвесил паше поклон.

– А вот и я, паша-эфенди! – Старик поставил к его ногам бутыль с шербетом. – Холодный, как лед! Замерзает, кто пьет!

– Послушай, Барбаяннис, грустно мне что-то, – заговорил паша. – Рассказал бы сказку посмешнее, легче станет.

– И у меня на душе грустно, – ответил Барбаяннис, часто мигая своими маленькими острыми глазками. – Все мои смешные байки позабыл, помню только про драконов, помню только про колы да виселицы… А как засмеюсь, сразу челюсти сводит…

– Ну и пускай сводит, Барбаяннис, все равно, будь добр, соври что-нибудь!

– На свой вкус, паша-эфенди? А не рассердишься? Мало ли что мне в голову взбредет?

– Говори! Кто ж на юродивых сердится!

– Ну гляди! А то взбредет мне что-нибудь в голову, так ты потом мне ее и снесешь?

– Да зачем мне твоя голова? Говори, не бойся!

– Ну слушай. Вот подбивает меня нечистый рассказать тебе одну сказку, которую я слышал от деда, а деду рассказал его дед, а тому – его дед… Одним словом, тянется эта сказка со времен падения Константинополя.

– Так-так… Погоди, раскурю кальян, чтоб не заснуть.

– Было это в те давние времена, когда звери еще разговаривали с человеком и с виноградными лозами… Однажды козел влез на виноградник и принялся обгладывать лозу… Грызет и грызет, а она стонет от боли – у нее ведь тоже есть душа, повелитель. Терпела, терпела – да вдруг как крикнет: «Грызи, козел, нагуливай мясо и жир, чтобы получилось из тебя хорошее жаркое! Обожди, я еще и веток дам для вертела!» Слышь, паша? «Еще, – говорит, – вина дам, чтобы люди пили и пели, когда будут тебя есть, а Барбаянниса посажу вертел поворачивать…»

– Барбаянниса? Какого Барбаянниса? Что-то я в толк не возьму! – Паша потянулся и зевнул.

– Терпение, паша-эфенди, придет время – поймешь.

– Да сам-то ты понимаешь? А то ведь юродивые несут, сами не знают что…

Глаза у Барбаянниса злобно сверкнули.

– Где уж мне понять! Но мой дед, царствие ему небесное, как раз на Пасху, когда козу резал, объяснял мне так: «Козел – это султан, виноградник – это Крит, виноградная лоза – критянин, а Барбаяннис – мой внук».

– Вон отсюда, гяур! – взвизгнул паша и потянулся за нагайкой.

Барбаяннис скатился по лестнице и, сверкая худыми пятками, помчался по темным переулкам. Сабля путалась у него между ног, он падал, но мигом вскакивал и несся дальше. Только уже возле своей хижины остановился и осенил себя крестом.

– Господи Иисусе, Спаситель мой!.. И как это ты, Барбаяннис, осмелился на такое?

В эту ночь паше плохо спалось. Едва смежит веки – тотчас перед ним возникает козел, виноградник и вертел. Шайтан бы их побрал, этих гяуров! И откуда берут они свои притчи?! Сплетут такой причудливый узор, а в конце будто бритвой тебя по горлу.

Он поднялся засветло, вызвал к себе турецких старейшин и строго-настрого наказал:

– Всем сохранять спокойствие! Греков пальцем не трогать! Иначе крах! Мне тут такое рассказали про некоего козла… – И для пущего устрашения пересказал старейшинам Барбаяннисову сказку.

Затем пошел по греческим домам, оставленным хозяевами и тотчас занятым сбежавшими из деревень турками. Они взламывали двери, разводили костры прямо в комнатах или на террасах, селились по нескольку семей вместе…