Капитан Михалис

– Низами наступают, – сказал он. – Надо действовать, братья! Вокруг видите что творится? Опять война. Уже и до Мегалокастро она докатилась, а оттуда переметнется в Ретимно, в Ханью. Скоро весь Крит заполыхает! Вы думаете, турецкие псы преследуют какого-то одного убийцу и, расправившись с ним, успокоятся? Не обольщайтесь! Они не остановятся, пока не перережут всех православных! Это знали еще наши деды и прадеды, когда поднимали стяг свободы. Я, уходя из дома, захватил с собой знамя – вот оно, смотрите, на нем вышито: «Свобода или смерть!» Теперь настало и для нас время развернуть его и выйти на битву за веру, за воссоединение с Грецией.

Слухи о том, что в горах действует отряд, быстро достигли ушей паши, он пришел в ярость. Надо немедленно идти к митрополиту и растолковать ему, что почем, ежели сам он ничего не понимает!.. Мало всей этой кутерьмы, так еще сегодня утром паша получил такую дурную весть, от которой свет ему стал немил. К нему примчался старый слуга Нури-бея.

– Паша-эфенди, – закричал он, – конь-то издох! Прямо на могиле!

– А ты что ж, не кормил его, не поил? Я ведь тебе приказал за ним смотреть.

– Все ему давал, паша-эфенди, – и еду, и воду, но он ни к чему и не прикоснулся… Видать, сам хотел смерти…

Солнце взошло. Муэдзин громогласно возвещал с минарета о великой благодати намаза и о милосердии Аллаха. А митрополит сидел у себя в резиденции на низеньком диванчике, перебирал четки и вел глубокомысленные беседы с мудрейшим Хаджисаввасом. Опять ему вспомнились далекие счастливые годы, когда служил он архимандритом в Киеве. Какая же там, в России, благодать! Какие хлеба, какое масло, а копченая рыба, а икра!.. Да одни только золоченые купола храмов, иконы в золотых окладах, жемчуга, сапфиры и рубины на Евангелиях чего стоят!..

– Нет, Хаджисаввас, пока существует Россия, мне ничто не страшно! Настанет день, и она от Турции камня на камне не оставит. Вот тогда-то Крит и увидит свободу. Другой надежды у нас нет…

Хаджисаввас взглянул в окно и вспомнил, как несколько дней назад гроза застигла его на отцовском поле, в часе ходьбы от Мегалокастро, неподалеку от деревни Ай-Ирини. И то ли Бог его надоумил, то ли не раз читанные и слышанные предания об этих местах, но только ему вдруг подумалось: а не здесь ли надо искать знаменитый древний город? Он принялся ковырять тростью землю и наткнулся на золотой перстень! Принес находку домой, очистил и показал митрополиту. На перстне была изображена двуликая женщина с обоюдоострой секирой в руках. Перед женщиной склонился обнаженный мужчина, и лицом и фигурой похожий на нынешних критян. А над ними висит в небе молодой серп луны.

– Ты спрячь его, владыко, – посоветовал Хаджисаввас, – не дай Бог, пронюхает кто! Ведь там наверняка богатейшие клады спрятаны! И если мы разгласим тайну, турки отнимут их у нас. Надо подождать, когда Крит станет свободным, и тогда раскопки этого древнего города принесут славу грекам.

Митрополит слушал его, кивал. Может, и правда то, что он говорит, но до того ль ему теперь, когда на нем ответственность за судьбы тысяч людей?.. Поэтому митрополит все время пытался перевести разговор на дела нынешних дней и о России заговорил не без умысла…

Хаджисаввас вдруг встрепенулся, задетый за живое.

– Да, каждый по-своему видит путь к свободе. Вот ты, владыко, уповаешь на Россию. Народ верит только в силу оружия… А я… Да-да, не смейся… жду освобождения от этого перстня…

Дверь распахнулась. Вошел Мурдзуфлос.

– Владыко, к тебе паша.

Хаджисаввас, усмехнувшись, встал.

– Вот и у паши голова кругом из-за нас, критян! – Он почтительно поцеловал руку у митрополита и вышел в потайную дверь.

– Слыхал новости, твоя милость? – спросил паша, не успев войти. – Говорят, в горах восстание, твои люди взяли греческий стяг. Не понимаю, какой свободы им не хватает? Ведь каждый из нас повинуется Богу, в которого верует, – какое же это рабство?! Кто из нас требует у Него свободы?! Нет! Надо соблюдать порядок и закон, потому что они от Бога! Ох, будь проклят тот день, когда я впутался в эти критские дела!

– Покоряться Богу, в которого веруешь – это одно, – ответил митрополит. – И совсем другое – покоряться чужому Богу, в которого не веруешь. Оттого-то мои сограждане и чувствуют себя рабами.

Паша ничего не ответил, пристально взглянул на митрополита и вышел, хлопнув дверью. Дома он сел у окна и стал в подзорную трубу глядеть на море – появились ли уже на горизонте турецкие корабли. Кто-кто, а войска сразу все объяснят и расставят по местам.

Он хлопнул в ладоши. Вошел арап.

– Что-то тяжело у меня на душе, Сулейман. А ну-ка разыщи Барбаянниса, пусть расскажет что-нибудь веселенькое, разгонит тоску…