Капитан Михалис

Нури-бей собрался с силами, стиснул зубы, лишь бы не показать, как ему больно, и встал. Пошел к порогу немного враскорячку, прихрамывая, распахнул дверь и зажмурился от яркого света.

Только теперь капитан Михалис как следует разглядел его и даже вздрогнул от неожиданности. Полно, он ли это? Где тот красавец, богатырь, турецкий лев?.. Можно ли узнать прежнего Нури в этом призраке с запавшими щеками, тусклым взглядом, горестными морщинами у рта?.. Как ни наводи марафет, из-под румян и краски все ж проступает лицо мертвеца.

Капитан Михалис сдвинул брови. Позор – сводить счеты с калекой! Не по-мужски, подумал он.

– Слушай, Нури-бей, а может, ты еще не совсем поправился?

– Отчего же? Я что, плохо выгляжу? Так ты на это не смотри, пошли на гумно, я докажу тебе, что вполне здоров.

Он решительно двинулся вперед, но посреди двора оглянулся. Капитан Михалис так и стоял на пороге.

Нури-бей сразу сник, догадавшись, что гяур, не хочет сражаться.

– Капитан Михалис! – сказал он, тщетно пытаясь унять дрожь в голосе. – Все эти дни я ждал тебя… Кажется, никого на свете еще так не ждал… А ты что ж, так и уйдешь ни с чем?

Капитан Михалис не ответил: от жалости перехватило горло.

– Ну чего глядишь? С лица я немного спал, это верно, но сила осталась прежняя. Не слушай, что там люди болтают. Пойдем, прошу тебя!

Капитан Михалис не шелохнулся.

– Ну пойдем же! – молил бей. – Что мне сделать, чтоб ты поверил?.. Хочешь, приведу коня и оседлаю его? Хочешь, стрельну из пистолета по мишени? Вот поставь свое обручальное кольцо – и в него попаду! Пойдем на гумно и проверим, кто из нас мужчина!

Он лихо сбил набекрень чалму, подбоченился, но на лбу тотчас выступил холодный пот: поясницу пронзила острая боль.

– Не горячись, Нури, – мягко сказал капитан Михалис. – Не надо! Пошли в дом.

У бея сжалось сердце, и вдруг слезы брызнули из глаз. Он поспешно отвернулся.

О Аллах, до чего ж ты докатился, Нури, тебя жалеют… Тебя!..

– Пошли в дом, – повторил Михалис. – Я приеду в другой раз!

Бей уже не в силах был сдерживаться: взглянул на гостя полными слез глазами.

– Ты пришел меня убить! – прошептал он. – Так сделай это, слышишь, я сам тебя прошу!

– Пошли, пошли, слуги услышат.

Капитан Михалис приблизился, взял бея за руку и почувствовал, что тот весь дрожит мелкой дрожью. Сопротивляться он не мог – послушно захромал вслед за гостем, только приговаривал жалобно:

– Ты не забыл, что мы побратимы? Вот здесь, в этом дворе, мы смешали нашу кровь… Так хоть ради этого выполни мою просьбу: убей меня!

– В другой раз, Нури… Не сердись!

– Жалеешь, да? – Бей, войдя в дом, снова опустился на диван. – Жалеешь?

Михалис и думать забыл о мести, у него было только одно желание: поскорей уйти отсюда и не видеть мучений своего заклятого врага, для которого теперь смерть – единственное благо.

– Пойду я, Нури-бей, уж солнце садится. Будь здоров!

Нури-бей забился в угол, его знобило. Будто издалека донесся охрипший голос:

– Ты прав, капитан Михалис… Ты, как всегда, прав… Прощай!

Михалис напоследок обвел глазами фигуру бея. Как он раньше гарцевал на коне, вдруг подумалось ему, прямо искры сыпались из-под копыт… Да и в гостеприимстве, в щедрости ему равных не было!..

– Еще одно хочу сказать, – снова послышался в тишине замогильный голос, – если, по-твоему, я не трус, если считаешь меня мужчиной… не теперь, так хоть прежде… подойди и дай руку… Может, не увидимся больше на этом свете…

Капитан Михалис подошел и легонько, чтобы не причинить боли, сжал в своей огромной ладони ослабевшую руку Нури-бея.

– Прощай, Нури-бей!

– Не поминай лихом, Михалис… Не стал бы я такое говорить, если б… Ты понял меня?

– Понял!

Чувствуя комок в горле, тот, кого прозвали Вепрем, тихо переступил порог и закрыл за собой дверь.

Скрючившись в углу дивана, Нури-бей прислушивался к цокоту копыт. Потом все стихло. Солнце скатилось к самому горизонту. На миг его лучи заглянули в комнату, позолотили стены и угасли.

Нури-бей спокойно встал с дивана, умылся, сменил белье, взял флакончик лаванды, вылил на голову и долго причесывался. Прошел в хлев, нежно погладил по крупу своего любимца вороного. Конь выгнул шею, ласково дохнул хозяину в затылок и обрадованно заржал.

– Прощай, мой милый, прощай! – Глаза у Нури-бея снова наполнились слезами.

Затем он поднялся на второй этаж, в свою комнату, взял лист и написал: «Когда умру, зарежьте моего коня у меня на могиле». Написанное скрепил печаткой. Встав посреди комнаты на старинном восточном ковре (он служил еще отцу для совершения намаза), Нури-бей глянул через окно на небо, где зажигались первые звезды… Поднялся ветер, залаяла во дворе собака. Издалека слышалась песня: погонщик мулов пел о любви. Нури-бей вспомнил Эмине, закрыл глаза и простонал:

– Прощай, лживый, лживый мир!

Он выдернул из-за пояса острый кинжал с черной рукояткой, высоко занес его и, собрав остатки сил, воткнул себе в сердце.

Глава VIII