Капитан Михалис

Одной из ключевых фигур этих безумных попоек является упоминавшийся мусульманский юродивый Эфендина. Он специально ждет оргий, чтобы грешить и сквернословить, чтобы есть свинину, пить вино, а после обращаться к каждому правоверному мусульманину с просьбой плюнуть на себя, унизить до самой последней степени. В какой-то мере такое поведение напоминает обрядовость русских хлыстов, из которой вышла историческая фигура, знаменующая кризис целой эпохи – Гришка Распутин. О хлыстах и их роли в отечественной истории накануне великого перелома писал Александр Эткинд в работе «Хлысты. Секта, литература и революция». Явно юродивый Эфендина своим поведением проповедует нечто очень близкое. Он религиозен, но верит как-то по-особому, потому что на этом острове все должно быть немного искажено, словно сбившаяся стрелка компаса под влиянием знаменитой Курской магнитной аномалии. Магнетизм древнейшей минойской цивилизации способен исказить любую мировую религию, включая и христианство, и ислам. Вот и носятся герои этого необычного романа по смысловым глубинам богатейшего подтекста, словно корабли, сбившиеся с правильного курса, по которому, вроде бы, должна двигаться известная нам современная цивилизация. А компас взбесился, стрелка крутится, как сумасшедшая, и это сумасшествие описывает, фиксирует Казандзакис, словно следуя великому высказыванию Ф. Ницше: «Действительность бесконечна в своих интерпретациях». У немецкого философа в «Веселой науке» есть эпизод с Одиссеем, в котором воспроизводится сцена из бессмертной поэмы: великий странник, подплывая к острову коварных сирен, просит своих матросов залить себе уши воском, а его самого привязать к мачте, дабы дать ему насладиться этим сладкозвучным и смертоносным пением. Здесь нашло отражение представление Ницше о жизни как о бесконечном потоке, не ограниченном никакими преградами в виде высших принципов или абсолютных идей, а также осознание невозможности существования каких-либо незыблемых опор человеческого бытия. Это представление было очень близко мироощущению Казандзакиса. Когда у меня при чтении этого романа возникла ассоциация с кораблем, потерявшим всякие ориентиры, то я невольно вспомнил об Одиссее и той странной поэме, которую сам Казандзакис считал лучшим из своих художественных произведений.

Сумасшествие в романе лишь набирает силу, доходя до катарсиса финальной сцены, описывающей последний бой капитана Михалиса. Это сражение ассоциируется у меня и с «Хаджи-Муратом» Льва Толстого, и с великим рассказом Варлама Шаламова «Последний бой майора Пугачева», и с финальной сценой романа Эрнеста Хемингуэя «По ком звонит колокол». Что же может объединять столь разные романы? А еще – и это, наверное, ближе всего – здесь нельзя не вспомнить о тексте Варгаса Льосы «Война конца света». Так все-таки, что же общего может быть во всех этих произведениях? Конечно же, битва! Битва отчаянная! Битва проигранная! Битва наперекор всему! И это сражение за Свободу! Не политическую, не социальную, нет! Речь идет о высшей свободе человека, о его свободе от страха Смерти, о Свободе его бессмертной Души, о свободе его Легкого Дыхания, которое даже после физической кончины растворится в неповторимом воздухе Криты, в Любви к Ней как в любви к Жизни!