Капитан Михалис

Капитан Поликсингис отвернулся: ему было неприятно смотреть на племянника.

– Мужчины пьют вино, но не пьянеют, – насмешливо сказал он. – Мужчины охотятся за женщинами, но не выставляют себя на посмешище. Взять хоть меня…

Дьямандис не выносил дядю и знал, как его уколоть побольнее. С трудом ворочая языком, он произнес:

– Да, мужчины пьют вино и не пьянеют, потому и отправляются не в теплую постельку и не к ханум, а седлают коней и скачут в турецкую кофейню, где сидят аги. Взять хоть капитана Михалиса…

Эти слова уязвили капитана Поликсингиса до глубины души. Племянник хоть и пьянчуга, а возразить ему нечего.

– Поди ты к черту! – крикнул он и торопливо зашагал к двери. – До чего докатился, мерзавец! Спустил сестрино приданое на вино, женщин, часы и цепочки к ним! Хотя бы время умел по ним определять! Так нет, ты даже этому не научился, сукин сын!

Дьямандис взревел, погнался за ним, но, опять споткнувшись о подносы и кофейники, растянулся во весь рост на полу.

– Вот, полюбуйся на своего братца, Вангельо! – презрительно усмехнулся капитан Поликсингис, переступая порог.

– Моя бы воля, всю жизнь бы на него любовалась! – отпарировала Вангельо.

Осторожно подняв Дьямандиса, она уложила его на диван, села в изголовье и принялась нежно гладить брата по волосам.

Трасаки возвратился из школы в полдень. Он задыхался от бега и все время подбрасывал высоко в воздух связанную сестрой красную шапочку.

– Мама, мама, видела бы ты, как отец скачет по улице – прямо искры летят! Он едет, а все им любуются – и купцы, и сапожники. Между ними даже спор вышел – то ли он в турецкий квартал поехал, то ли уже оттуда. А я остановился, снял шапку и поздоровался с ним, но куда там! Он и не заметил!

– Кир Параскевас приходил, – сказала мать, поспешно меняя тему: уж слишком мальчик гордится отцом, не к добру это. – На тебя жаловался. Говорит, вы позавчера его дочку хотели похитить… И не стыдно тебе?

– Подумаешь, уж и пошутить нельзя! – Он засмеялся. – Сегодня мы хотели еще похлеще учинить шутку с Сиезасыром. Решили спрятаться за дверью и, когда он войдет в класс, набросить ему петлю на шею. Так ловят диких коней – он сам нам рассказывал позавчера…

– Злодеи! – вскрикнула мать. – За что вы хотите погубить этого святого человека?

– Погубить? Да что ты, мы его любим. Это просто игра. Мы бы попугали, а петлю затягивать не стали.

Трасаки снял с пояса бельевую веревку, повесил ее обратно на гвоздь. И вдруг, что-то вспомнив, сжал кулаки, и, точь-в-точь как отец, насупился.

– Но в последнюю минуту они струсили! Ну да ничего, в следующий раз буду доверять только самым надежным, а то и один справлюсь.

Стукнула калитка, во двор торопливо вошел Али-ага.

– Беда, капитанша! Эфендина спятил, сюда бежит! Запирай скорее ворота!

Не успел он договорить, как во двор, скуля, ворвался Эфендина. Кира Катерина ахнула, взглянув на него. Беднягу нельзя было узнать: одежда изодрана в клочья, из-под них выглядывали грязные подштанники. Глаза у Эфендины опухли, тюрбан он где-то потерял, а от лысины воняло навозом. Он встал на колени посреди двора и принялся причитать:

– Я осквернил свою веру, ел свинину, пил вино, говорил срамные слова. Простите меня, люди добрые, пощади, о Аллах. Кира Катерина, если твой Бог спросит тебя на Страшном суде про меня, сделай милость, скажи, что твой муж капитан Михалис заставил меня попрать Коран! – Он подполз к капитанше, пытаясь поцеловать ей руку. – Не гони меня, добрая капитанша, я пришел открыть тебе душу, рассказать про грех мой! Я буду кричать о нем на весь город, все дома обойду, в дверь к паше постучусь… Пусть все видят мой позор, пусть проклинают, плюют на меня! Одна ты меня не осудишь, на тебя вся надежда, ведь это он, капитан Михалис, меня вынудил…

Трасаки покатился со смеху. А потом потихоньку снял веревку, завязал на ней петлю. Риньо, выйдя из кухни, тоже принялась смеяться над бедным Эфендиной. И только Катерина едва не расплакалась, глаза ее наполнились слезами.

– Встань, Эфендина! – ласково сказала она. – Я все сделаю, как ты просишь. Поклянусь перед Богом и перед людьми, что капитан Михалис ввел тебя в грех…

Лицо Эфендины прояснилось.

– Благодарствую, добрая капитанша. А теперь еще об одном прошу: плюнь на меня.

– Нет, Эфендина. Ступай с миром.

– Плюнь, иначе не уйду! И ты плюнь, Али-ага, право, ведь ты верный мусульманин. Пусть вся Мегалокастро на меня плюнет. Когда я вернулся нынче утром к себе на двор, мой дед из могилы встал и плюнул на меня. Заклинаю, капитанша, плюнь!

Кира Катерина опустила глаза.

– Нет, не могу. Уходи подобру-поздорову!

– Не уйду! – возопил Эфендина. – Клянусь Магометом, не уйду, если не плюнешь!

– Сказано тебе: не стану! – Женщина, рассердившись, ушла в кухню.

– Хоть до завтрашнего рассвета простою тут на коленях, так и знай!

Эфендина принялся биться головой о каменные плиты, причитать и скулить, как собака. Трасаки подмигнул сестре; та подошла и встала рядом, за спиной у Эфендины. Улучив момент, мальчик набросил петлю ему на шею. Риньо ухватилась за конец веревки и дернула.