Капитан Михалис

Митрополит протянул руку и открыл ящик комода.

– Не удивляйтесь, дети мои, я покажу вам одну икону, довольно необычную. Ее наш Мурдзуфлос писал. Человек он набожный, правда, немного блаженный, а потому видит такое, чего нам Господь не дал видеть. Знаете, как надевают повязку ослам, вертящим ворот колодца, и голова у них не кружится, они ходят себе спокойно и делают свое дело. Так вот, Господь по никому не ведомым причинам снял эту повязку с глаз блаженных…

Митрополит развернул белое льняное полотенце, скрывавшее икону.

– Вот, смотрите!

Капитан Эляс положил образ на колени и уставился на него единственным глазом.

– Что за напасть, как будто распятие, но не разгляжу хорошенько.

Маврудис наклонился и воскликнул:

– И впрямь все перед глазами прыгает! Кажется, это…

– Замечательно! – перебил его Хаджисаввас, рассматривая икону в лупу. – Какая глубокая мысль! У этого Мурдзуфлоса просто дар Божий! Будь моя воля, я тотчас же поместил бы эту икону в церковный иконостас!

Митрополит печально улыбнулся и потряс своей львиной гривой.

– Э, да здесь не Христос распят! – удивился, приглядевшись, старик Маврудис. – Вон у него патронташ и серебряные пистолеты!

– Да, это Крит… – Голос у митрополита стал глуше.

Распятие, возвышаясь на груде костей и черепов, уходило в небо, затянутое черными облаками. Справа, в глубине, угадывались контуры освещенного молнией монастыря, его колокольни, купола, ветряной мельницы, крепостной стены.

– Узнаете? Это Аркади. А кровь, что капает с креста на кости, – это кровь нашего Крита…

– Смотрите, изо рта у распятого вьется лента с какими-то словами, – заметил старик Маврудис. – Что это он кричит?

Хаджисаввас, медленно передвигая лупу, прочел:

– «Или́, Или́, лама́ савахфани́!»

– «Боже мой! Боже мой! Для чего Ты меня оставил?»[44] – перевел митрополит.

Они долго молчали, склонившись над новым распятием и только временами испуская горестные вздохи.

– Не грех ли, владыко, – проговорил, наконец, Маврудис, – написать Крит в образе Христа?..

– Вестимо, грех… – откликнулся митрополит, – да только… только наша родина разве не стоит того, чтоб и согрешить ради нее…

Ничего не скажешь, здорово малюет Мурдзуфлос! В огромных черных глазах распятого застыло страдание, из приоткрытых губ будто взаправду рвется стон, босые ноги в крови, а под крестом валяются два желто-белых башмака.

Капитан Эляс вдруг сорвал с головы черную феску, схватил икону и припал к ней губами. Дышал он тяжело, прерывисто, видно, не в силах был совладать с переполнявшими его чувствами. Старик Маврудис тоже решил приложиться и долго ждал, пока старый повстанец отдаст икону, но, в конце концов, не удержавшись, выхватил, стал целовать ее и плакать… Хаджисаввас тоже смахнул непрошеную слезу и отвернулся к окну, за которым благоухало цветущее лимонное дерево.

Митрополит перекрестился и взял икону.

– Склоняю голову пред муками твоими… – проговорил он и тоже приложился к окровавленным стопам распятого.

После этого он тихонько завернул икону в льняное полотенце и спрятал обратно в комод.

– Ну все, ступайте, и да поможет вам Бог!

– На Бога надейся, а сам не плошай! – заметил капитан Эляс.

– Твоя правда, капитан Эляс. Я немедленно иду к паше. Надеюсь, застать его в добром расположении духа.

Старейшины отвесили поклон, приложились к пухлой, белой как снег руке митрополита. Капитан Эляс взял у двери свой посох и вышел первым. Покосившись на раскиданные по двору мраморные руки, ноги, туловища и плиты, испещренные непонятными надписями, капитан неодобрительно покачал головой.

– Древние! Ох уж эти мне древние!

Шедший за ним Хаджисаввас остановился, как магнитом притянутый к своим находкам.

– Оставь его, пошли! – сказал капитан Эляс старику Маврудису. – Нет предела человеческой глупости… Я сейчас к капитану Михалису, а ты ступай поговори с турками, у тебя ведь есть среди них друзья, к примеру Селим-ага. А то, не дай Бог, восстание опять вспыхнет раньше времени. Хватит, навидались уже этих выкидышей!

Но у ворот резиденции митрополита старейшин перехватил Барбаяннис. Он опустил на землю корзину, в которой стоял обложенный кусками льда и соломой медный кувшин с шербетом из сока сладких рожков. Стоило кому-то пройти мимо, Барбаяннис принимался на все лады расхваливать свой товар:

– Налетай, покупай ледяной шербет, кто его пьет, того жара не берет! – Затем умолкал в ожидании следующего покупателя.