Капитан Михалис

Нури-бей не ответил. Поднялся к себе в комнату, нафабрил усы, оделся во все белое, побрызгал мускусом за ушами, прицепил к поясу серебряные пистолеты и кинжал и встал у ворот во всей красе.

Мимо проходил старый турок Мустафа с котомкой, наполненной целебными травами. Он делал из них бальзамы от ран, золотухи, рожи, чирьев и ходил по греческим и турецким деревням, призывая брать его лекарства и обещая всем долгую жизнь. Открывал свою котомку и раздавал кому кедровые шишки, кому морозник, душистую руту, полынь, мандрагору. Этот святой человек никогда не брал денег за лечение. Дадут кусок хлеба, запьет его глотком воды – и на том спасибо. Узнав Нури-бея, он с испугом уставился на него.

– Что с тобой, Мустафа-ага, почему так смотришь? – спросил Нури-бей, придерживая пса за ошейник.

Мустафа отвесил поклон.

– Уж больно ты красив нынче, Нури-бей!.. – Немного помолчав, он добавил, – даже слишком…

Нури-бей засмеялся.

– Не смейся. Всему есть свой предел, и переступать его – большой грех.

– Почему грех? Разве можно быть слишком красивым, слишком добрым, слишком честным?

– Можно, дорогой бей! – вздохнул старик.

– Но отчего? Я не понимаю.

– Я тоже не понимаю. Таков закон Аллаха. Помни об этом, Нури-бей! – Он коснулся пальцами груди, губ, лба. – Прощай!

Но, сделав несколько шагов, остановился. Нури, улыбаясь, смотрел на него.

– Может, позавтракаешь со мной, Мустафа-ага? Заходи, я прикажу для тебя стол накрыть.

– Спасибо, я не голоден. Вот только…

– Что? Говори, не бойся!

– Сказал бы, да ведь опять будешь смеяться.

– Что ты, святой человек! Могу ли я смеяться над тобой? Говори смело!

– Вымажи лицо сажей, надень старую одежду, рваные сапоги, оставь серебряные пистолеты… Не надо быть таким красивым!

Нури-бей не смог сдержаться – залился хохотом. Доброе морщинистое лицо старика еще больше погрустнело.

– Зря смеешься, Нури-бей, говорю тебе, побойся Аллаха! – прошептал Мустафа и, сгорбившись, потащился своей дорогой.

В это время на осликах мимо проезжали две гречанки. По одежде – из деревенских. Увидев нарядного хохочущего Нури-бея, невольно залюбовались им. Но это длилось лишь мгновение: стыдливо опустив глаза, гречанки поспешили дальше. Правда, одна не утерпела – обернулась.

– До чего же красив, дьявол!

– Будет тебе, Пелагия, – вздохнула вторая, – чего доброго, сглазишь ни в чем не повинного человека!

– Ну да, такого сглазишь!

Нури-бей скрылся в воротах. Посреди двора его уже ждал оседланный конь, а старая служанка прицепляла к седлу котомку с провизией. Нури-бей осмотрелся: дом блестел как новенький; на оливковых, миндальных, гранатовых деревьях уже появилась завязь, смоковницы выпустили широкие зеленые листья, заморские попугайчики целовались в клетке под виноградными лозами. В воздухе теплынь, ни ветерка.

Нури-бея одолели сомнения. Куда он едет? Зачем? Ради чего оставляет эту благодать? Ведь у него здесь все есть. Лишь бы только жена сменила гнев на милость, лишь бы этот сказочный уголок наполнился ее воркующим смехом!.. Гранаты и инжир нальются соком, станут сладкими как мед, а попугайчики снесут крохотные, как орех, яички в желтую, зеленую, розовую крапинку…

Нури-бей вздохнул. Старая служанка не сводила с него глаз. Она его выкормила, воспитала. Вырос, можно сказать, у нее на руках. Из-за него и замуж не вышла, ни разу не пожалев об этом: он заменил ей и мужа, и сына, и самого Аллаха. И никогда она ему слова поперек не сказала: что бы ни сделал – все правильно, что бы ни сказал – все закон. Другой радости не знала, как подчиняться своему хозяину. Но сегодня на сердце почему-то было неспокойно.

– Куда направился-то? – спросила она во второй раз.

Нури-бей удивленно обернулся.

– Что это с тобой, няня, почему вдруг спрашиваешь?

Он поставил ногу в стремя и вскочил в седло. Старуха положила морщинистую руку на лоснящуюся грудь коня.

– Страшно мне, хозяин! – прошептала она, вся дрожа.

– Смотри за порядком на хуторе! – ответил Нури-бей и тронул поводья.

– Да не оставит тебя Аллах, сынок, – прошептала кормилица, следя, как фигура хозяина постепенно исчезает за серебристыми ветвями оливковых деревьев. Она с трудом проглотила ком в горле. Он выпил на дорогу заговоренной воды, может, и ничего, может, и обойдется! – пыталась она себя утешить, запирая ворота.

Спозаранок Манусакас направился в овчарню на склоне горы Селены. Наступали горячие дни, начиналась стрижка – большой праздник в горах. Все хозяева поднимались туда, где пастухи большими ножницами стригли коз и овец. Доставало работы и женщинам – разводить костры, греть воду в котлах, обваривать настриженную шерсть. Сыновья Манусакаса закололи ягненка, выкопали перед загоном яму, положили неосвежеванную тушу, присыпали землей, сверху завалили раскаленными углями и теперь сидели вокруг, ждали, когда изжарится.