Капитан Перережь-Горло. Западня

— Значит, они все время пытались обвинить тебя…

— Пока меня не будет, — прервал Алан, — запрись в спальне, задуй свечи, если сможешь, но никоим образом не привлекай к себе внимания, что бы ты ни делала. Я должен только послать завтра сообщение в Англию…

— Но как ты сможешь это сделать, Алан? Ведь лагерь отлично охраняется. В Париже мы читали в «Монитере» о том, как многих шпионов расстреляли за то, что они пытались отправить сообщение, но никто из них не смог сделать этого!

— Да, — подтвердил Алан. — Никто из них не смог.

— Тогда…

— Тогда это должно удасться мне! Планы Бони — важнейший фактор войны; чтобы узнать их, стоит использовать любые средства. — Взволнованный голос Алана звучал более твердо. — Я уверен, что Фуше об этом не подозревает. Разве только Виктор… Но он мог просто случайно упомянуть об этом корабле.

— Корабле? О каком корабле? — В голосе Мадлен послышался гнев. — Ты не можешь оставить меня в неведении! В конце концов, ты же обещал! Расскажи мне! И тогда…

— Тогда ты будешь знать все, кроме того, чем кончится война? Отлично!

Алан глубоко вздохнул.

— Уже долгое время, — заговорил он, — каждый день сорокачетырехпушечный фрегат «Медуза» проплывает прямо перед входом в Булонскую гавань. Французы уже привыкли к нему и считают, что единственная цель «Медузы» — дразнить береговую артиллерию.

— А это действительно так?

— Нет! Французы не видят в этом ничего страшного, потому что сами любят делать подобные театральные жесты. Но наши степенные лорды адмиралтейства никогда бы не допустили такого бессмысленного героизма, не имея в виду более серьезных намерений. Как правило, этот корабль можно видеть между пятью и шестью часами вечера или между десятью утра и полуднем. «Медуза» получила распоряжение не делать ни единого выстрела, и ее капитан так этим возмущен, что даже не поднимает флаги.

— Не делать ни единого выстрела? Но почему?

— Потому что дым от этого выстрела, — ответил Алан, — может в критический момент скрыть то, что нужно будет увидеть. Стоя с подзорной трубой на утесе около павильона императора, можно разглядеть морщины на лице капитана «Медузы». Соответственно, с борта «Медузы» можно разглядеть руки — запомни, руки! — стоящего на утесе около павильона.

В мозгу Мадлен промелькнула идея способа передачи информации — предельно простого и в то же время предельно опасного.

— Да! — кивнул Алан. — Несмотря па свой бросающийся в глаза штатский костюм, я намерен завтра стоять на этом утесе. Используя азбуку для глухонемых доктора Брейдвуда, которой ты меня обучила, я могу сообщить человеку на борту «Медузы», также владеющему этой азбукой, новости о планах Бонн. Вот и все!

Да, теперь Мадлен все понимала. И не столько боялась, сколько испытывала гнев, сравнивая собственное поведение с риском, па который идут люди, имеющие хотя бы малейшую надежду сорвать планы непобедимого Бонн.

— А если тебя схватят? — воскликнула она. — Ты понимаешь, что делаешь? Весь Булонский лагерь будет глазеть прямо па тебя! Это совсем не то, что дурачить стражников в Зеркальной комнате. Если ты сделаешь хоть один неверный шаг и они это заметят…

— Значит, они не должны этого заметить.

— Но…

— Куда большая опасность заключается в том, что «Медуза» может не приплыть ни утром, ни в полдень, если будет мертвый штиль. С этими троими — Идой, Мерсье и Виктором, которых обнаружат самое позднее утром… — Алан сделал паузу. — Дело в том, Мадлен, — заговорил он странным подавленным тоном, которого она никогда не слышала у него раньше, — что, должен тебе признаться, я не подхожу для этой работы.

— Не подходишь?

— Вот именно. Когда я взялся за это дело, то обещал не позволять ничему становиться у меня на пути. Я поклялся не поддаваться ложной жалости или сопливой сентиментальности. И это было необходимо! Можно спасти тысячи жизней и предотвратить европейскую катастрофу, если только предупредить Австрию и Россию, что Бонн выступает против них и может вклиниться между их армиями, дабы сокрушить каждую в отдельности.

Алан хлопнул рукой по эфесу сабли.

— Как только мне показалось, что Виктор подозревает правду о корабле, — продолжал он, — я должен был сразу же всадить в него этот клинок! Еще раньше мне следовало убрать с дороги Мерсье. Увидев эти огни в лесу, мне стало ясно, что придется ночью выйти из дома, а живой Мерсье по-прежнему опасен до тех пор, покуда моя миссия не будет выполнена. Мне следовало воспользоваться его сном и прикончить его кинжалом капитана Перережь-Горло. Но я не смог этого сделать, Мадлен! Да простит мне Бог мою слабость! Я мог бы убить человека разве только в честном бою, и то я в этом не уверен. Легко драться па спортивных поединках тупыми саблями или рапирами с наконечниками, но кто знает, как бы я вел себя в настоящей дуэли на смерть? Вот о чем я должен был тебе рассказать, как бы моя слабость ни принизила меня в твоих глазах!

Последовало молчание.

— Так по-твоему, — спросила Мадлен, чувствуя, что ее сердце переполняет нежность, — это может принизить тебя в моих глазах?