Капитан Старчак (Год жизни парашютиста-разведчика)

— Не может быть так называемого «чистого» военного парашютизма! — говорил Старчак и, как всегда в минуты волнения, прищелкивал языком. — Парашют — это средство, которое доставляет тебя к месту сражения. Ну, а дальше что ты будешь делать?..

И пока собеседник не сдавался, Старчак не уставал доказывать ему, что парашютист должен быть знатоком военного дела — механиком-водителем танка, командиром стрелкового взвода, разведчиком…

— Это не по-хозяйски, — говорил капитан особенно неуступчивому спорщику. Да, не по-хозяйски, что тебя из-за нескольких секунд, проведенных в воздухе, в кадрах числят. Нет, брат, изволь быть военным, коль за это дело взялся… Только так.

Здесь хочется привести маленькую историю. Не помню уж, в каком месяце она приключилась, скорей всего в сентябре.

Комендант гарнизона пожаловался Старчаку, что парашютисты не только не подчинились патрульным из батальона аэродромного обслуживания, но и разоружили их и, связав, убежали.

— Разберусь и накажу виновных, — пообещал Старчак.

Он распорядился, чтобы построили отряд, рассказал о жалобе коменданта и велел виновникам сделать два шага вперед.

Парашютисты переглядывались, но никто вперед не выходил.

— Так и будем стоять? — спросил Старчак. — Ну что ж, вольно! Можно закурить. Из строя не расходиться.

Капитан достал пачку «Беломора», надорвал уголок и вытащил своими короткими, но ловкими пальцами папиросу. Пока он нашаривал в кармане зажигалку, папироса, словно живая, перемещалась у него из одного угла рта в другой. Докурив, Старчак взглянул на бойцов и задал тот же вопрос:

— Так и будем стоять?

— Разрешите, товарищ капитан? — Рыжеволосый, веснушчатый даже осенью старшина Васильев сделал два шага вперед и, ловко повернувшись, стал лицом к строю.

— Еще кто? — спросил Старчак.

— Я один, — ответил Васильев.

— Расскажите, как было дело. Васильев молчал.

— Расскажите!

— Ну, в общем, иду я из Юхнова, а они, патрульные то есть, стали приставать ко мне, документы спрашивать… Ну, в общем, виноват я. Не подчинился.

— Легко сказать — не подчинился! — усмехнулся капитан. — Да ты знаешь, что они пристрелить тебя могли… Не подчинился… Рассказывайте дальше!

— Ну, в общем, я вроде за документами полез и в это время выхватил у одного патруля винтовку, а у другого вышиб прикладом… Потом приказал им связать друг друга. И сам тоже помог.

— И все? А сообщники?

— Все — вздохнул Васильев. И добавил: — А сообщников не было. Они, патрули то есть, со стыда врут, что я был не один.

— Ясно, — тихо сказал Старчак. — Все ясно. Ты был один, а теперь про нас всех скажут, что мы анархисты, сторонники всяческого беззакония и безвластия… Не на тех ты нарвался. Я был бы рад; если бы тебе прикладами бока намяли.

— Я тоже, — попробовал улыбнуться Васильев. — Да вот не сумели они пехота… А вдруг не я бы на них напал, а немец? Тогда что?

— Разговоры! — оборвал капитан. — Десять суток строгого ареста. Еще раз повторится — под суд.

Теперь, когда это происшествие уже стало историей, я спрашиваю Старчака, не гордился ли он, хотя бы в душе, тем, что его безоружный парашютист сумел отнять винтовки у двоих.

Старчак и сейчас с трудом сдерживает гнев;

— Нет. Стыд испытывал, что не сумел такой позорный случай предупредить. А что касается воинского умения, то, нет слов, Васильев показал класс… Но всякое умение — к месту. Не станет сверхметкий стрелок по фонарям или окнам палить… А главное, что мне не понравилось, — это снисходительный тон, каким Васильев произнес слово «пехота». Впрочем, сам он вскоре очень неплохим пехотинцем себя проявил…

2

Оборона Юхнова, вернее моста через Угру, протекающую близ этого калужского городка; началась четвертого октября.

Днем раньше, третьего числа, я приезжал в первый авиаполк, а на обратном пути заглянул к Старчаку.

Было послеобеденное время, и капитан готовился к очередному полету. Спрашивать «куда?» — не принято, и я, конечно, не задал этого вопроса.

Посидели, покурили, поговорили о погоде — ночь обещала быть дождливой и облачной, — наступило время уходить. Но пришлось задержаться: комиссар Щербина принес принятую радистом сводку Совинформбюро.

Сводка, как и принятая накануне, была тревожной.

Немецкие войска рвались вперед, чтобы, как объявило германское командование, «завершить кампанию до наступления зимы».

Родина призывала: выполни свой долг, прегради путь врагу!

И Старчак выполнял свой долг.

Недавно я нашел свою старую записную книжку. Мое внимание привлекла такая запись: «30 посадок в тылу в июле, августе, сентябре… Старчак первым на Западном фронте вызвал по радио самолет для посадки в тылу. Надо было решить три задачи: как радировать, чтобы не перехватили, как подготовить место посадки, как прикрыть огнем приземляющийся самолет?.. Дело происходит в тактической глубине: 25–30 километров от линии фронта».

Я показал листок Старчаку.

— Ну, о посадках в; тылу я вам уже рассказывал, — заметил он. — Сперва это было делом новым. Пришлось психологически себя переломить, внушить себе: земля наша, вот и сажаем самолет, где нам удобней. Потом освоились наши летчики…