Капитанская дочка

Ему снилось, что он вернулся домой: «Матушка встречает меня на крыльце с видом глубокого огорчения. „Тише, — говорит она мне, — отец болен при смерти и желает с тобою проститься“. Пораженный страхом, я иду за нею в спальню. Вижу, комната слабо освещена; у постели стоят люди с печальными лицами. Я тихонько подхожу к постели; матушка приподнимает полог и говорит: „Андрей Петрович, Петруша приехал, он воротился, узнав о твоей болезни; благослови его“. Я стал на колени и устремил глаза мои на больного. Что ж?.. Вместо отца моего, вижу, в постели лежит мужик с черной бородою, весело на меня поглядывая. Я в недоумении оборотился к матушке, говоря ей: „Что это значит? Это не батюшка. И к какой мне стати просить благословения у мужика?“ — „Все равно, Петруша, — отвечала мне матушка, — это твой посаженый отец; поцалуй у него ручку, и пусть он тебя благословит…“» (8, кн. 1, 289).

Обратим внимание на подчеркнутую реальность событий и действующих лиц сна: все буднично, ничего символического в описанной картине нет. Она скорее фантастична, даже нелепа, как это часто и бывает в снах: в отцовской постели лежит мужик, у которого надо просить благословения и «поцеловать ручку». Символическое в ней будет проступать по мере знакомства читателя с сюжетным развитием романа — тогда родится догадка, что мужик с черной бородой похож на Пугачева: ведь Пугачев так же ласков был к Гриневу и устроил его счастье с Машей Мироновой. Чем больше узнавал читатель о восстании и Пугачеве, тем стремительнее росла многогранность образа мужика из сна, отчетливее выступала его символическая природа.

Это становится особенно наглядным в заключительной сцене сна. Гринев не хочет исполнить просьбу матери — подойти под благословение мужика: «Я не соглашался. Тогда мужик вскочил с постели, выхватил топор из-за спины и стал махать во все стороны. Я хотел бежать… и не мог; комната наполнилась мертвыми телами; я спотыкался о тела и скользил в кровавых лужах… Страшный мужик ласково меня кликал, говоря: „Не бойсь, подойди под мое благословение…“» (8, кн. 1, 289).

Мужик с топором, мертвые тела в комнате и кровавые лужи — все это явно символично. Но символическая многозначность и в этом случае связана с нашим знанием о жертвах восстания Пугачева, о многих мертвых телах и лужах крови, которые увидел Гринев позже — и не во сне, а наяву.

Образ чернобородого мужика с топором — это обобщенный поэтический образ Пугачева, итог художественного исследования могучего народного характера, хотя он и дан в начале романа, до нашего знакомства с Пугачевым. Объясняется это особой природой символического образа — он лишен статики, наделен способностью «самостоятельно» жить во времени, развиваться, представать в своей многозначности. Знаменательно, что роман и завершался кровавой сценой, написанной уже не от лица Гринева. Пушкин — издатель мемуаров Гринева, опираясь на «семейственные предания», писал, что Гринев «присутствовал при казни Пугачева, который узнал его в толпе и кивнул ему головою, которая через минуту, мертвая и окровавленная, показана была народу» (8, кн. 1, 374). Реальная сцена казни Пугачева не может не вызвать в памяти образа чернобородого мужика с топором. И странное дело, казнь не воспринимается как возмездие; главный художественный эффект сцены в том, что она придает особый волнующий смысл образу из гриневского сна. Этой же цели служит и калмыцкая сказка: ведь Пугачев знал, что ждет его, и шел безбоязненно по избранной дороге.

Пронзительный по своей идейной неожиданности оксюморон из вещего сна — ласковый мужик с топором! — благодаря читательскому опыту тоже пополняется новыми оттенками смысла. Ласковость мужика с топором не кажется читателю страшной и странной, ибо ласковость Пугачева к Гриневу и Маше Мироновой создает ему особый ореол.

И наконец, это слово мужика: «Не бойсь!..», поражающее сначала своей как бы абсурдностью, — ну как же не бояться человека с топором, которым он машет, наполняя комнату трупами? Нельзя не бояться такого мужика! Но возвращение читателя к сцене сна во всеоружии знания Пугачева кардинально обновляет смысл этого слова. Ведь все отношения Пугачева с Гриневым и строятся на том, что он ласково убеждал его не бояться восстания — затем и калмыцкую сказку рассказывал, и уговаривал перейти к нему («послужи мне верой и правдою, и я тебя пожалую в фельдмаршалы и князья…»).

Вещие сны человек помнит всю жизнь. Особенно остра память, когда ожидаешь исполнения такого сна. Притягательная, гипнотизирующая сила символического сна такова, что читатель не может забыть его. Образ мужика с топором, сливаясь с поэтическим образом Пугачева, становится глубоко содержательным символом романа — в нем, как в накрепко сжатой пружине, сконцентрирован идейный смысл «Капитанской дочки».