Капкан для крестоносца

– Сегодняшний день должен был стать днем, когда мой дорогой друг, король англичан, обретет свободу. Но произошло кое-что непредвиденное. Французский король и граф Мортенский предложили большую сумму, если его заточение продлится по меньшей мере до Михайлова дня, а если король будет передан им, обещают заплатить нам полную сумму выкупа за него. Следуя личным своим симпатиям к королю Ричарду, я бы с ходу отверг эти предложения. Но увы, я вынужден действовать как император, а не как друг. Я обязан рассматривать любую возможность пополнить казну империи и обеспечить наш поход, призванный добыть корону Сицилии для моей возлюбленной супруги.

Ричард был ошеломлен. Даже в худшие минуты он не допускал, что Генрих осмелится нарушить договор в Вормсе, исполнять который поклялся своей бессмертной душой, под которым поставил печать во имя Святой Троицы и поручителями коего выступили крупнейшие вассалы и клирики империи. Он почувствовал, как ладонь матери сжала его плечо, ее пальцы стиснули его мускулы: хотя Алиенора не понимала латыни, зато хорошо знала язык тела своего сына. Повисшая в зале тишина была неестественной, полной – остальные присутствующие были потрясены не меньше Генриха.

А тот, похоже, упивался собой.

– Я желаю, чтобы все происходило открыто, без секретов. А потому прошу английского короля лично прочитать предложение, дабы у него не возникало сомнений в его содержании.

Он щелкнул пальцами, и когда ему в руку поместили развернутые свитки, с улыбкой передал их Ричарду.

Король механически взял пергаменты. Пока его глаза пробегали по строчкам, архиепископ Руанский наскоро переводил речь Генриха Алиеноре. Письма действительно были от Филиппа и Джона, и пока Ричард читал, что в них предлагалось, и прикидывал, как эти предложения отразятся на его судьбе, оцепенение уступало в нем место отчаянию и кровожадной ярости.

Смяв письма в кулаке, он швырнул их на пол, под ноги Генриху. Но прежде, чем он успел заговорить, мать зашептала ему на ухо:

– Постой, Ричард! Подожди! – Она стискивала ему руку с такой силой, что ей удалось оттянуть его назад от помоста. – Оглянись! – Голос ее дрожал, но в глазах сверкал зеленый огонь. – Посмотри!

Он повиновался и сразу понял, что имела королева в виду. Почти все до единого немцы в зале смотрели на Генриха так, будто тот вдруг признался, что он Антихрист. Не было пока сказано ни единого слова, но выражение ужаса и отвращения на лицах не оставляло сомнений, что эти люди думают о припасенном напоследок сюрпризе своего императора.

– Пусть сначала выскажутся они, – прошипела Алиенора. – Дай немцам разобраться самим.

– Государь император! – Новоизбранный архиепископ Кельнский подошел к возвышению. Адольф был примерно сверстником Ричарду, мужчина в расцвете сил. И даже будучи князем церкви, сейчас он напоминал скорее солдата, вооружившегося для битвы со злом. – Прежде чем будут приняты какие-либо решения, мы должны обсудить с тобой это дело.

Генрих на дух не переносил Адольфа фон Альтена, и на краткий миг это чувство отразилось не его лице.

– Я не вижу такой необходимости, господин архиепископ.

– А я вижу. – Это заявление прозвучало из уст архиепископа Майнцского, который выступил и встал рядом с Адольфом.

– И я тоже, – громко произнес Леопольд и присоединился к прелатам.

За ним следовали потрясенные сыновья и архиепископ Зальцбургский. К этому времени все недавние мятежники-бароны влили свои голоса в нарастающий хор протестов. Когда собственный дядя Генриха, граф Рейнского палатината Конрад тоже поддержал возражающих, император неохотно уступил и согласился встретиться с ними через час в доме каноников при соборе.

Прилив чистой, неразбавленной злости прошел, и Ричард снова овладел своими эмоциями.

– Это постыдное предложение, трусливое и презренное. Оно сделано отчаявшимися людьми, которым не хватает духу выступить против меня на поле боя. Как понимаю, мне нет нужды напоминать собравшимся в этом зале, что мой малодушный братец так и не принял крест, а французский король порушил священный обет, а затем злоумышлял против меня, пока я сражался за Христа в Святой земле. Впрочем, у меня нет сомнений, что мой дорогой друг император никогда не совершит ничего, что нанесет урон его чести и чести империи.

Последнее слово осталось за Ричардом. Генрих встал и вышел из зала, и только порывистость походки выдавала его гнев. Министериалы потянулись за ним. Забытая в кутерьме, Констанция устало откинулась на спинку кресла и закрыла глаза, благодаря Бога за то, что Генрих наконец-то перегнул палку. Проходя мимо, немецкие бароны и клирики, кипя от возмущения, заверяли Ричарда, что это предложение никогда не пройдет, а затем спешили вслед императору. Наконец зал опустел за исключением англичан и приставленной к Ричарду стражи.