Капкан для медвежатника

Разумеется, он понимал, что речь идет о Кити Вронской, но хотелось, чтобы Заславский произнес откровенно, чтобы впоследствии не оставалось почвы для неправильного трактования сказанного, тем самым лишить его зацепок, что могли бы заставить замолчать просыпающуюся совесть.

– Вронская, конечно, – негромко уточнил Заславский. – О, это настоящая бестия, господа, это огненная лава, это кипение страсти и бездна похоти, это нимфа и блудница одновременно, что как раз и сводит с ума. Меня, по крайней мере, свело. Особенно, когда она...

– Интимные подробности нас не интересуют, – перебил управляющего банком полковник Заварзин. – Говорите по существу.

– Так я по существу и говорю, – Борис Яковлевич буквально захлебывался от желания сотрудничать с властью. – Кити... Екатерина Вронская совершенно лишила меня ума и воли, затмила благоразумие, а когда это произошло, попросила меня об одолжении. Естественно, я готов был на все для нее...

– «Естественно»? – скривился Пал Палыч.

– Ну да, – ответил с готовностью Заслаский. – Мне интересно было бы посмотреть на вас, что бы вы делали на моем месте, – насупился он.

Пал Палыч хотел сказать нечто колкое, но Аристов опередил его, смягчив ситуацию:

– Не будем отвлекаться, господа, давайте по существу.

– Так вот, полностью угодив под ее влияние и лишившись воли, я был готов на все ради этой женщины. Я не отдавал себе отчета, что творю.

– В чем состояло одолжение? – спросил Григорий Васильевич, записывая показания Заславского в памятную книжку.

– Она попросила открыть сейф в секретной комнате, достать оттуда бумаги и передать их ей. Поначалу я нашел в себе силы отказать ей, но она... – Управляющий вдруг густо покраснел и замолчал.

«Боже мой, – подумал Заварзин, – этот человек не потерял способность краснеть. Или это один из приемов, которыми владеют хорошие актеры: краснеть, когда надо, пускать слезу, биться в настоящей истерике?»

Полковник охранки ни в малейшей степени не верил в проявление естественных человеческих эмоций у Заславского. И был, скорее всего, прав. Аристов же, увидев, что дознаваемый краснеет, попросту удивился. Он тоже не верил ему...

– Она опустилась на колени и стала спускать с меня брюки. А потом... Потом она...

– Довольно! Знаете, это попахивает провинциальным театром, – не выдержал актерской игры Заславского Пал Палыч. – Она предложила вам деньги и сказала, что устроит так, что кражу спишут на другого человека с весьма дурной репутацией. На медвежатника. Ни у кого даже сомнений не возникнет в том, что он вскрыл сейф и забрал документы. Я правильно вас понимаю?

Заварзин хмуро посмотрел на управляющего.

– Ведь так? – спросил он.

Заславский молчал.

– Отвечайте, Борис Яковлевич, – негромко протянул Аристов. – Чего же вам терять-то? Вы так только усугубляете.

– Именно так, – тихо ответил управляющий. – Но, поверьте, я не мог устоять перед ее чарами. Она... Эта женщина... Наваждение нашло. Со мной впервые подобное, просто бес какой-то вселился.

– Так говорят все преступники, – констатировал полковник Заварзин. – Это легче и удобнее всего: свалить все на мифического беса. Дескать, это все он, а вот я ни в чем не виноват. Так не бывает, господин Заславский. За свои противозаконные действия вам придется отвечать. Человек всегда сам виноват во всех своих дурных поступках.

Борис Яковлевич всхлипнул:

– А что будет со мной?

– С вами? – брезгливо посмотрел на него Пал Палыч. – Вас отправят на каторгу...

Заславский на какое-то время затих, а потом, закрыв ладонями лицо, зарыдал в голос. От его ухоженного вида, так нравившегося женщинам, и показной самоуверенности не осталось и следа. Теперь перед ними сидел несчастный, уже немолодой мужчина, впавший в глубокое отчаяние; преступник, готовый отдать многое, если не все, чтобы только уйти от ответственности. Его глаза молили: «Ах, если бы можно было поворотить время вспять! Тогда бы на версту не подошел к этой Вронской».

Борис Яковлевич поднял заплаканные глаза и обвел туманным взором обоих полициантов:

– За что, господа? Я же все вам рассказал, без утайки! Я сказал вам всю правду, господа!

– Вас обвинят в хищении особо секретных документов государственной важности с целью передачи их иностранному государству и извлечения материальной выгоды, – медленно и спокойно произнес Пал Палыч. – Это, господин Заславский, государственная измена... Шпионаж.

Последние слова Заварзин постарался сказать как можно равнодушнее (дело-то решенное), чтобы полным безразличием к судьбе управляющего окончательно сломить его волю. Был человек, а теперь от него остался только хлам! Пусть же поймет, что для него все кончено, надежды нет. Есть лишь смягчающие обстоятельства, которые хоть как-то могут облегчить незавидную участь.