Но только повернулась к доктору, как Раф взял меня за вторую руку и крепко сжал пальцы, снова приковывая мое внимание к нему. Мало того, что это было слишком неожиданно, так еще и расшатало все эмоции. Еще утром не ждать его визита, а теперь ощущать кожей – это слишком. Я посмотрела на наши руки, подняла к нему глаза и сказала:
– Мне больно.
Только тогда он ослабил хватку и повернулся к доктору.
– Я прошу не волновать ее по этому поводу. По любому вопросу – обращаться ко мне. Могу я на это рассчитывать?
Поначалу доктор опешила.
– Конечно, – ответила уже с улыбкой и посмотрела на меня. – У вас очень заботливый муж, Мария. Отдыхайте, я зайду к вам позже.
Теперь опешила я. Мир словно перевернулся. Муж? Да никогда!
– Невероятно. Она подумала, что ты мой муж, – сказала я после ее ухода, выдергивая свою руку из пальцев Рафа. – Ты специально это делаешь?
– Что?
– Занимаешь собой все пространство вокруг меня. И вообще, с чего ты взял, что Виту насиловали?
– Она сама мне так сказала.
– Раф, я видела все своими глазами, и насилия там не было… Нет, ты все-таки заставляешь меня говорить с тобой об этом!
Рафаил тяжело вздохнул. Ненадолго отвел взгляд и снова вернулся ко мне.
– Ты уверена?
– Что ее не насиловали? Да, уверена.
– Хорошо, я разберусь.
Похоже, за последние несколько месяцев свободы я отвыкла от подобной тотальной «опеки».
– Я не прошу об этом.
– И не надо.
– Нет, ты не понял, Раф... Ты можешь не лезть в мою жизнь?!
Сначала Раф цыкнул. Потом отвел взгляд, произнося знакомую фразу:
– Как же ты меня...
Но в этот раз у меня сразу нашлось, с чем его опередить:
– Пошел вон...
На что он резко, но аккуратно схватил меня за подбородок и со злостью прорычал в лицо:
– Я люблю тебя, дура! Пойми уже наконец. Поэтому не собираюсь ни уходить, ни отдавать тебя кому-то. Это ясно?
А потом я даже не успела опомниться, как его губы оказались на моих. Это было грубо, немного болезненно, но в тоже время так, будто необходимо нам обоим. Это сбросило маски, обнажило эмоции. Проявило все мои чувства к этому мужчине, показало его ко мне, наглядно. И это в довесок к тем словам, которые меня буквально раздавили. От его признания меня затрясло. Я не ожидала, не была готова, и получила в той форме, в которой он привык выражаться. Даже голова закружилась, и я начала хватать ртом воздух. Тогда Раф обнял меня, прижимая к своему плечу, и начал тихо говорить:
– Черт… прости, слышишь?.. Мне уйти, чтобы ты успокоилась?
Я повернула голову, упираясь лбом в мужской подбородок. А сама уже вся утонула в его родном запахе, в его знакомом тепле. Гад. Я ненавидела его за все то, что он со мной делал, до сих пор. А он поднял руку, чтобы поправить мои волосы, и я увидела на его запястье серебряную цепочку… ту самую, которую когда-то ему подарила, и которую отверг. Да он издевается!
– Уходи, – попросила резко, отталкивая его назад.
Я растерялась и совершенно не понимала, как мне на это все реагировать. И ведь ни слова о том, что хочет отобрать у меня сына. Ни слова о браке и муже, ни нотки гнева о том, что сбежала, украла, бросила. Я изо всех сил постаралась оказаться от него подальше, оградиться, спрятаться. Но вот Рафаил снова возле меня, воплоти, и я будто голая. А он – стоит рядом после своего откровенного признания, с моим подарком на запястье, со своим ребенком внутри моего живота, и сдирает с меня кожу.
– Я зайду завтра, хорошо? – спрашивает, сжимая мои пальцы.
А я не могу ни кивнуть, ни мотнуть головой, просто молчу и жду, когда останусь одна.
– Не слышу, – все-таки настаивает он.
– Мне все равно.
– Значит – жди, – ответил мне.
Он последний раз сжал мои пальцы, отпустил и направился к двери. А я смотрела ему вслед с полным пониманием, что ждать буду. А у самой на губах расцветала довольная улыбка – нашел, приехал, слушается, сдерживается, даже проявляет какую-то заботу, пусть и в своем стиле, а еще в любви признается, целует, носит мой подарок. Неужели сказал правду? Неужели действительно любит? Это было чем-то немыслимым, все в нем сейчас. Будто Раф и в то же время не Раф вовсе. А еще внутри возникло странное ощущение, словно... словно я в безопасности.
***
Встреча с Марией – как наждачной бумагой по нервам. Настоящее испытание для его сдержанности. Когда хотелось орать вместо молчания. Когда приходилось терпеть то, что не считал должным. А Маша все такая же – упрямая, непослушная… притягательная, потому что уже слишком родная. И ведь с ней всегда так, как на минном поле. Теперь состояние, словно оглушен, дезориентирован. Ему бы действовать, а он никак не может прийти в себя. Брату бы позвонить, с Витой разобраться. Вместо этого ходил по коридору, пытаясь собраться с мыслями.