Капля духов в открытую рану

– Это мутная история. Как я понял из рассказа его матери, тоже всю жизнь таскаю ее по врачам и выполняю поручения, та еще сука, в молодости он влюбился в какую-то девицу. Она ему вроде как не дала. Он расстроился, и у него всплыла странная болезнь – воспаление суставов пальцев. Кое-как вылечили. И вдруг – опа! Спустя тридцать лет он снова где-то встречает эту девицу. И она ему опять не дала. И вновь эта ужасная болезнь, не описанная медициной. Давай еще раз за нашу встречу. – Сайгонский поднял бокал.

– Счастливчик… – вдруг задумчиво произнес Нехорошев.

– Ты сейчас о чем? – изумился Иван Захарыч.

– Встретить на земле такую женщину, которую можно хотеть до боли в костях… У тебя хоть раз такое было, Захарыч? Ты видел таких женщин? – Нехорошев отложил вилку и откинулся на край кресла. Глаза его увлажнились.

– Нет, – признался Сайгонский. – А че вдруг тебя так торкнуло?

– Я всю жизнь ищу такую. – Голос Нехорошева дрожал. – Всю свою жизнь…

Глава 41

В истерзанную вену был вставлен катетер, дежурившая в доме медсестра подсоединила к нему капельницу и пустила желтую прозрачную жидкость. Славочка смотрел, как система наполняется жизнью, будто коктейльная трубочка сладким лимонадом. Представил Аськины ироничные губы, тянущие коктейль и оставляющие на соломинке персиковую помаду. Они могли бы сидеть на террасе в его любимом грузинском ресторане в Аптекарском Огороде, официант в тельняшке принес бы хинкали с курицей и сыром, и Аська ела бы их руками, обливаясь соком, как всегда, нисколько не смущаясь, облизывая пальцы и безостановочно болтая. Он бы взял еще киндзмараули и подливал ей в бокал, с удовлетворением замечая, как она соловеет, забывает, о чем начинала говорить, и заразительно смеется. Янтарные листья с жилками вкрапленных и распластанных пауков падали бы им на стол, создавая божественный натюрморт с полупустым кувшином, надкусанными хачапури и ее телефоном с треснутым экраном, копирующим рисунок жилок на сентябрьских листьях. А потом он бы взял ее за руку и увез – черт побери, куда бы он ее увез? Славочка не ночевал в отельных номерах Москвы. Вот если бы в Праге, на Вацлавской площади, в той гостинице, где секретарша Сайгонского обычно бронировала ему номер. В эту комнату с окнами-бойницами, выходящими на шпиль соседнего храма, с тяжелым бронзово-медным ключом вместо пластиковой карты. Да, он бы привел ее сюда, запер на этот средневековый ключ, повесил табличку don`t disturb минимум на три дня и обладал бы ею жадно, всецело, не спрашивая разрешения, не реагируя на ее желания, не думая о последствиях. И она бы впитывала его семя, как иссохшая земля поглощает долгожданный дождь, пока не напилась и не разомлела под вновь вышедшим солнцем.

Дверь приоткрылась, в комнату заглянула Дарья Сергеевна, за ней протиснулся взъерошенный Костик с бутылкой коньяка.

– Только не утомляй его, – прошептала мать. – Он весь горит.

Костик сел на край кровати и выдернул торчащий из Славочкиной подмышки градусник.

– Тридцать восемь и пять – баба ягодка опять, – констатировал Костик. – От тебя вполне можно отапливать филармонию. Ну или вокзал.

Славочка даже не пытался улыбнуться, у него пылали глаза, будто их подожгли спичкой вдоль роста ресниц.

– Я мудак, – тяжело выдавил он. – Я не смог даже взглянуть на нее. Меня будто парализовало.

Костик знал историю вопроса. Славочка еще в студенчестве рассказал ему о болезни, и теперь, когда Дарья Сергеевна сообщила по телефону о новом всплеске, догадался, что встреча друга с некой Аськой состоялась вновь.

– Какие проблемы, поехали к ней вместе, как тогда к Машке. – Костик потряс коньяком. – Даже за бухлом бежать не надо. Одевайся!

– У нее муж, взрослые дети, на фиг я ей сперся. – Слова вылетали из сухого Славочкиного горла, как раскаленные угли. – И потом, мама поставила условие: только через ее труп.

– Славец, ты серьезно? – ужаснулся Костик. – Труп твоей мамы будет живее, чем ты сейчас. Ты готов остаться развалиной с распухшими пальцами, только чтобы не расстраивать Дарью Сергеевну?

– Мама – мое все. Что ты можешь знать о любви к человеку, который кормил тебя своим молоком все сорок шесть лет. Ты – кукушонок, выброшенный из гнезда… – Славочка горько усмехнулся. – А пальцы и вся эта ерунда со временем пройдут.

– Со временем пройдет жизнь, идиот. Давно пора пить молоко других женщин, вставай! – Костик быстрым движением выдернул трубку из катетера и рванул друга на себя.

Славочку отшатнуло в сторону, и он с грохотом длинной боксерской груши упал с кровати. Желтая жидкость из трубки полилась на его шею цвета мелованной бумаги. В комнату с криком вбежали медсестра и Дарья Сергеевна. Костик, не обращая на них внимания, схватил голову Славочки огромными ладонями и рывком приблизил к своему лицу.

– Просто позвони, скажи, не ожидал, растерялся при встрече, а теперь хочешь наверстать! – в отчаянии заорал он.

– Может, написать? – прохрипел Славочка.

– Напиши.

– Как думаешь, какую пьесу ей послать? Рахманинова или Вагнера?