Капля духов в открытую рану

– Моя мать сначала работала в приюте для животных, а потом в хосписе для детей-аутистов. Она приручала раненых собак или детей с заболеваниями мозга. У Славочки было тяжелое детство? Вы его били? Его насиловал отец?

– Типун тебе на язык! – взвилась Дарья Сергеевна. – Что ты мусолишь этот огурец, положи его! У Славочки тонкая душа.

– Значит, вы его били…

Они уже дали несколько совместных концертов в России, по Москве были расклеены афиши с их фотографиями, но Сайгонскому не хватало пикантных историй. Он хотел личных подробностей, хотел детей, машин, путешествий, измен и скандалов. У Ивана Захарыча были прикормлены журналисты и блогеры, все они с распахнутыми желтыми клювами жаждали от него информационной пищи.

– Славик, через месяц я играю вам свадьбу, – сообщил как-то Сайгонский бодрым голосом. – И мне похер, нравится или не нравится, спишь или не спишь, будешь улыбаться как миленький. А через полгодика заведешь себе любовницу. Или любовника.

– Как скажешь, – устало ответил Славочка. – Только напомни мне с вечера, что надеть и куда явиться.

Перед свадьбой Славочка попросил Сайгонского устроить ему гастроли без Ванессы, дабы разобраться в себе и побыть одному. В Лондоне моросил дождь, оставалось пару часов до концерта в Барбикан-центре, и он направился в кафе выпить латте с пирожным. Нарядные цветные витрины на улице отражали его фигуру в черном плаще под черным зонтом, выхватывая ярким пятном лишь белый воротник наглаженной мамой рубашки. Он подумал, что в его жизни всегда были только эти два цвета. Черный фрак – белая манишка, черный зал – белая сцена, черный рояль – белое платье аккомпаниаторши. Черный памятник Филизуга – белая кожа Ванессы. Последнее сочетание его мучило, раздражало, разрывало на части. Он был виноват перед своим учителем и перед этой французской девочкой. Они оба так жаждали напиться им, что он вынужден был выводить краник из своей аорты и, задыхаясь, питать их самим собою, нарезать кусочками свое тело и, корчась от боли, кормить их с ложечки: соответствовать их вкусам, ожиданиям, подчиняться, привыкать, зависеть, страдать угрызениями совести. Не отдавать себя было невозможно: без этого они увядали, умирали, бесконечно укоряя его и умоляя.

Не понимая зачем, Славочка открыл тяжелую дверь зоомагазина и зашел внутрь теплого влажного помещения. Приветливая продавщица заулыбалась. Он двинулся в сторону аквариумов и уткнулся носом в стекло. Бесшумные компрессоры, совершенно не пахнущие тиной водоросли, гранулированный корм, не похожий на сухих толстопузых дафний и вонючего подтухшего мотыля из магазина «Природа» рядом с его музыкалкой. К лицу подплыла угловатая золотая рыбка в короткой юбочке располневшей балерины.

– Верни мне запах, рыба моя, – прошептал он. – Верни мне цвет.

Славочка закрыл глаза и беззвучно заплакал. Волной нахлынул Аськин выпускной экзамен, ее загорелая шея, терпкий дух советских грязных аквариумов. Он резко отпрянул от стекла и было устремился на выход, но уткнулся в такие же, как у него, заплаканные темные глаза. В противоположном аквариуме, на мягкой подстилке, сидел маленький замухренный йорк и смотрел сквозь него безнадежно, не взывая ни к жалости, ни к помощи. Рядом на стекле маркером была написана цена.

– Что с ним? – спросил Славочка.

– Умер хозяин, остался один, выставили на продажу, – мило ответила продавщица.

– Я забираю его.

Продавщица позвала помощника, он надел перчатки, достал собачонку из заточения и протянул Славочке.

– Может, походите несколько дней, пообщаетесь, поймете, поладите ли?

– Я улетаю послезавтра. Помогите мне организовать ему справки для билета на самолет. Мы с ним поладим. – Славочка расстегнул пальто, прижал пса к дорогому пуловеру, подаренному Ванессой, накрыл его ладонями. Йорк покорно уткнулся ему в грудь.

Через полчаса они сидели в соседней кофейне. На полу стояла комфортная клетчатая переноска. Пес безропотно лежал на коленях у Славочки и тоскливо смотрел вниз, на витиеватые ножки столика. Славочка погладил его, вплетаясь пальцами в длинные пряди.

– Прорвемся, старик, прорвемся.

Зазвенел мобильный. Йорк вздрогнул, не поднимая головы.

– Славик, дружище, как ты? – Голос Костика в трубке был блуждающим, отчаянным. Славочка по первым полутонам понял, что его вновь откуда-то выперли.

– Я в Лондоне, на гастролях. Ты опять в хлам, Костян?

– Да, Машка… Она выгнала меня, мы подрались… Пожирает меня, почему я не работаю? А у меня в доме ветеранов только один концерт был вместо запланированных четырех. Я устроился в пиццерию…

– Ты играешь в пиццерии? – Кусок венского пирожного застрял у Славочки в горле.

– Да нет, я там поваром работаю. Ты же знаешь, я из чего угодно хавчик сделаю. Но я сжег заказ в первый же день. Они вычли у меня из аванса… – Костик завис. – А на Казанском сейчас всех бомжей выгоняют из здания. Холодно…

– Варфоломей с тобой?

– Нет, у Машки. Она его лососем кормит. Говорит, не отдам кота, загубишь его… – Костик всхлипнул.