Кара

Взялись за Чалого по-настоящему. Запихав ему в рот носок, повязали сверху полотенце и начали прижигать свечой подмышки, затем долго поджаривали бейцалы, а когда он от боли впал в беспамятство, Рында принялся мочиться ему на лицо:

— Освежись, это тебе заместо светланки.

Тем временем Выдра, перевернув Настю на бок, быстро поимел ее, по-братски уступил свое место бритому шилом, и когда тот наконец отвалился, принялся пихать в щель между женскими ногами водочную бутылку. Потворенная застонала, тело ее забилось, а Глот скривился презрительно:

— Лажу гоните, кореша.

Он вытащил бутылку из влагалища и, одним быстрым движением отбив у нее горлышко, принялся вворачивать стеклянную фрезу в трепещущее женское тело.

— Вот потеха так потеха.

Побежала тоненькой струйкой кровь, Настя вытянулась и замерла, а Рыгун, приметив, что Чалый очухался, широко раззявил в ущере полную гнилых зубов пасть:

— Эй, родитель, на дочку свою позырить не желаешь?

Приволокли зареванную пацанку — тощенькую, не литавры, а прыщики, конечно, однако лохматый сейф был на месте, и чувиху разыграли — вдуть первым подфартило Рыгуну.

— Иди-ка сюда. — Он разложил дочку на столе рядом с истекавшей кровью мамашей и крепко обхватил за ягодицы. — Не вертухайся, шкица, а то матку выверну.

Оказалась она в натуре цацей и, когда бритый шилом начал сворачивать ей целку, завизжала, закорежилась, однако, как проволокли ее по кругу, притихла, даже слезы высохли.

— Эй, корынец хренов, — утомившись, получатели решили перекурить, — из пацанки твоей хорошая вставочка получится, а тебя мы сейчас будем узлами кормить, акробата делать.

Слова эти слышались Чалому откуда-то издалека, из-за кровавого тумана боли, и совершенно его не трогали. Он знал твердо, что случившийся позор пережить не сможет, и уже считал себя умершим. А мертвым, как известно, бояться нечего.

Вот она, боль, пробирает-то как. До зубовного скрежета, до губ, искусанных кроваво, до крика вопленного, вылетающего бешено из судорожно раззявленного рта. Мука, страдание, напасть адская.

Иван Кузьмич разлепил набухшие веки и, ощущая хорошо знакомый сладковатый запах крови — своей на этот раз, — глянул по сторонам. Он лежал в кирпично-красной, уже остывшей луже, которая набежала из глубокой колотой раны у него на груди, как раз под самым сердцем. Коснувшись краев узкой багровой щели между ребрами, отставной чекист в недоумении замер — с такими дырками не живут.

Внезапно он услышал, как за стеной закричали, мучительно, с надрывом, и инстинкт заставил Ивана Кузьмича подняться на ноги. Сразу же на него навалилась слабость, адской каруселью закружилась голова, не удивительно, вон сколько крови потеряно. Однако он доковылял до шкафа и, отыскав на ощупь висевшую в нем кобуру-приклад, на металлической оковке которой значилось: «Тов. Савельву от ОГПУ СССР», неслышно вытащил германский маузер «К-96», который так всегда любили большевики.

Ах, как он способствовал, этот продукт капиталистического способа производства, построению социализма в отдельно взятой стране! Магазин на десять патронов, дальность прицельного огня выше всяких похвал, только вот неудобство одно: после расстрелов в стенках остаются глубокие выбоины, уж больно велика начальная скорость пуль.

Привычно дослав патрон, Иван Кузьмич медленно выбрался в коридор и, держа оружие революции наизготове, с трудом потащился к соседним дверям. За ними раздавались чужие голоса, слышалось перемежаемое частыми стонами омерзительное сопение. Глянув в щель, отставной чекист от ярости задрожал.

В свете пробивавшегося сквозь окно утра он увидел, что его родной сын лежит вытянувшись с отрезанными яйцами, а над внучкой изгаляется какая-то рябая сволочь, которую Иван Кузьмич в былые времена тут же пустил бы в расход. Однако нынче он торопиться не стал — резко распахнув дверь, с наслаждением всадил пару пуль Рыгуну в живот, так, чтобы не издох сразу, двумя выстрелами под ребра завалил Глота, а Выдре не спеша раздробил кости таза, — это вам, ребята, для начала, чтобы лежалось спокойнее.

Не опуская дымящийся ствол, Иван Кузьмич тронул бездыханное тело Чалого, охнул горестно и, посмотрев мельком на замеревшую в кровавой луже Настю, остановил свой взгляд на судорожно ловивших ртами воздух получателях. Не торопясь, он сперва четвертовал Рыгуна — прострелил ему руки и ноги, а когда патроны в магазине закончились, подобрал с полу бандитское перо и принялся отрезать у бритого шилом его мужское хозяйство. Полюбовавшись на свою работу, Иван Кузьмич неспешно обиходил Глота с Выдрой. Морщась от их стремительно затихавших криков, он почувствовал вдруг, как старинный перстень на правой руке начинает превращаться в жгучее кольцо огня. От страшной боли на его глаза накатилась темнота, что-то непонятное полностью подчинило волю, и, двигаясь как во сне, генерал принялся резать свой указательный палец.