Кара

— Бог в помощь. Желаем чего-нибудь?

— Мы желаем чего-нибудь, дорогой? — На секунду Крыса нежно прижалась к клиенту и, когда тот со второй попытки вытащил из лопатника червонец, повернулась к кондюку: — Виестур, разбодяжь нам водочку черным бальзамчиком.

Моментально тот заказанное приволок. Выжрав адской смеси изрядно, очкастый дядька сделался нежен:

— Иди сюда, моя сладенькая, я тебе на попе бригантину нарисую.

«Нет уж, на фиг». — Быстро раздевшись до рекламы, Крыса аккуратно, чтобы не изгадить, убрала одежонку подальше и занялась клиентом вплотную, однако тот реагировал весьма слабо. Наконец он воодушевился настолько, что смог с третьего захода в Ксюху войти и, страшно этому обрадовавшись, принялся ритмично вихлять объемистым задом:

— Ну, ковшичком ее, родимую, ковшичком сделай.

«Тяжелый боров». — Чтобы клиент опростался быстрее, Крыса крепко ухватила его за бейцалы и начала их тискать, а тот, вдруг поперхнувшись, затих и всей тушей припечатал бедную девушку к жесткой вагонной полке.

— Эй, папа, хорош дрыхнуть-то… — Ксюха с трудом освободилась из-под распаренного мужского тела, и внезапно ее хорошенькая мордочка от отвращения сморщилась — эта пьяная сволочь обгадилась! — Ну ты, мужик, оборзел в корягу! — Она попыталась опрокинуть неподвижного клиента на спину и тут только врубилась, что ворочает жмура. «Мама моя родная». Нехуденькое мурло очкастого перекосило набок, из раззявленного рта потянулись слюни, и весь он стремительно начал приобретать зеленовато-синюшный оттенок.

Дрожа, как на морозе, Ксюха быстро оделась, вытащила из лопатника клиента ярус декашек и рывком отодвинула купейную дверь:

— Виестур, сюда иди.

— Ага, сердце не выдержало, бывает. — Ничуть не удивившись, тот спокойно запрятал в карман отмусоленные Крысой червонцы и со знанием дела принялся дубаря одевать. — И заметь, срутся при этом обязательно. — Он надвинул покойнику шляпу до ушей и ловко прибрал шариковую ручку: — Возьму на память о том, кого грузил. Давай-ка оттащим его подальше от греха, к забору поближе.

Сказано — сделано, и никто на них внимания не обратил даже, потому как все занимались своим делом. Пьяные менты уже храпели сладко, лохудры с высоким КПД использовали свои котлованы, а в целом, не взирая на ночное время, великая держава стояла на почетной вахте — созидала общество будущего. Пообещал ведь лысый любитель кукурузы, что к восьмидесятому году коммунизм победит, вот и старались побыстрей его, окаянного, построить.

Глава двадцатая

…А геомантам, пред зарей, видна Fortuna major там, где торопливо Восточная светлеет сторона…

(Чистилище, XIX, 4–6 Данте. Божественная комедия.)

— Игорь Васильевич, чаю? — Давнишний чоховский приятель Силантий Анатольевич Сысоев был лысым носатым здоровяком и всю свою сознательную жизнь занимался геофизикой. — Сейчас заварим, а то, знаешь, брат, все эти пакеты — сплошное дерьмо собачье. — В подтверждение своих слов он зачем-то показал на клетку с волнистыми попугайчиками, где тоже экскрементов хватало, правда, птичьих, и ринулся к серванту: — Давай-ка с ликерчиком абрикосовым, аспирант тут прогнулся один.

Порезали зачерствевший пирог-лимонник, отхлебнули чайку, и хозяин дома глянул на гостя с любопытством:

— Так говоришь, дом какой-то тебе не по нутру? Ну ты, брат, шутник, меня вот вообще блевать тянет от всего окружающего и ничего, терплю. Давай-ка абрикосового лучше примем.

— Смотри, Силантий Анатольевич, — доктор наук Чох отхлебнул ликера и запил огненно-горячим чаем, — в одной питерской квартире люди живут, семья. И в каждом колене у них или чекисты-мокрушники, или ворье, или бабы, на коих пробы ставить негде — словом, ничего святого. Интересно мне стало, и оказалось, что у всех живущих в этом доме смертность на порядок выше, чем в округе, так же как и уровень преступности. Во дворе постоянно драки возникают, в подъездах кого-нибудь насилуют обязательно, даже вероятность умереть от гриппа там гораздо выше, чем в другом месте.

— Э, Игорь Васильевич, ничего особо нового ты не обнаружил. — Хозяин дома улыбнулся снисходительно и подлил гостю чая. — Давно известно, что славный град Санкт-Петербург стоит на очень паршивом месте, я уж не говорю о том, что и на костях людских: почитай, тысяч сто угробил Петр Алексеевич, пока свою столицу строил. Конечно, по сравнению с ГУЛАГом это пустяк, но чувствуется.

Он протер запотевшие от горячего чая очки и медленно почесал огромное, похожее на локатор ухо: