Карач-Мурза

– Эх, мурза! Воистину слепы вы там, в Орде! Ужели же великий хан не может уразуметь, что у Дмитрея на уме? Коли он нас, князей русских, всех себе покорит, мыслишь ты – станет он платить вам дань и ходить под рукою вашего хана? Он хочет стать единым и вольным царем над всей Русью, и вы же ему в том пособляете!

– А тебе, русскому князю, стало быть, любо, чтобы Русь всегда оставалась под рукою татарского хана и Орде дань платила?– спросил Карач-мурза, и в голосе его так явственно прозвучали насмешка и презрение, что Михаила Александрович смешался и забормотал:

– Да ведь ты, мурза, ханский посол!… Я к твоей выгоде говорю. Нешто тебе великий хан скажет спасибо, коли ты его ворога укрепишь? Даже дивно мне от тебя такое слышать!

– Ты по мне не болей, княже,– из воли великого хана я не выйду и за действа свои перед ним ответить сумею. Да он и сам знает, что плох тот государь, который своей земле добра не хочет.

– Да нешто я своей земле добра не хочу! Ну, как я с тобою, с татарином и с ханским послом, о том говорить могу? Или, может, ты вовсе и не татарин?

– Речь у нас не обо мне, а о тебе. И о том, где тебе надлежит княжить,– в Твери либо в Микулине.

– Вестимо, в Твери! И отец мой, и дед, и прадед были великими князьями Тверскими, ныне их стол надлежит мне и по закону и по общему хотению. Даже дядя мой, князь Василей Михайлович, хотя попервах и полютовал немного, а все же от великого княжения отступился добром и перешел из Твери обратно в Кашин.

– Перешел «добром» потому, что ты привел с собою литовское войско, коему он все одно не мог противустоять. А вот послушаем, что он скажет, когда за его спиною будет стоять московская рать да туменов десять татарской конницы? И много ли от того приключится пользы твоей земле и твоему народу?

– Стало быть, только на том вы меня в Твери и оставите, что поцелую я крест Московскому князю? – помолчав, спросил Михаила Александрович.

– Ежели поцелуешь князю Дмитрею крест и крестоцелование свое будешь блюсти, великий хан,– да умножит Аллах его славу,– обещает тебе свою милость и пришлет ярлык на княжение в Твери. А инако от Орды для себя добра не жди.

Михаила Александрович задумался. Конечно, надеясь на помощь князя Ольгерда и на разруху в Золотой Орде, можно было бы упереться на своем и отказаться от крестоцелования, а вместо Микулина поехать и сесть в Твери. Но кто знает, захочет ли Ольгерд ввязываться в войну с Ордой и не объединятся ли оба хана для совместного похода, сулящего им богатую добычу? Тверь к тому же еще как следует не укреплена,– не то что Москва… Стены деревянные, да и те всюду протрухлявились. Запасов в городе вовсе мало… «Пожалуй, лучше будет для видимости покориться, чтобы дали время справить свои дела и столковаться с Литвою,– подумал он,– а тогда еще поглядим – кто кого! За порушенное же крестоцелование, поелику меня к нему принудили, Бог не осудит!» Придя к такому заключению, он тяжело вздохнул и сказал:

– Ин будь по-твоему! Коли нельзя иначе, поцелую крест Дмитрею Ивановичу. Доведи великому хану: хотя и делаю то по принуждению,– первым клятвы своей не порушу, и доколе Москва меня не тронет, и я ее трогать не стану. Но пусть и назовусь, для людей, молодшим братом Дмитрея,– все одно в Твери буду править по своей воле, и ты ему скажи, чтобы знал свое, а мне бы не указывал.

– В Тверской земле хозяином будешь ты, а на Руси – князь Дмитрей. В чем ином он тебе указывать не станет, но за измену призвать тебя к ответу может всегда. И ты это помни.

– Да ведь этак он что хочешь за измену посчитать может! К примеру, учну я свой город обновлять либо приедет ко мне погостить зять мой, Ольгерд Гедиминович, а он скажет, что я к себе Литву призвал, чтобы с нею вместе на Москву идти! А коли не сам он такое выдумает, так митрополит ему назудит в уши. Ты его еще не знаешь, нашего святителя! Нешто не по его наущению меня Дмитрей схватил?

– Митрополит – человек святой жизни и великой мудрости. Его знает и чтит вся Орда. И никто плохому про него не поверит. А тебя я чем доле слушаю, тем более тебе дивлюсь. Даве ты меня спросил,– татарин ли я? Ну, а теперь я спрошу: да точно ли ты русский, князь Михаила?

Михаила Александрович остолбенел,– для него это было уж слишком. Подозрение, возникшее при первом взгляде на посла, нахлынуло на него с новой силой и разом обратилось в уверенность. Конечно, все это подстроено Дмитрием и митрополитом, чтобы обманом заставить его поцеловать крест Московскому князю либо уйти из Твери в Микулин! Потому Дмитрий столь нежданно и позволил ему идти к послу… И с ним говорит теперь какой-нибудь московский прощелыга, одетый татарином, думая поймать его, Тверского князя, в эдакую детскую ловушку! Но нет, шалишь!