Карамель (СИ)

— Столько лет Новому Миру, столько лет, — причитает юноша, глядя на шкатулку в моих руках, — столько лет, и всего, чего он добился — это моральное разложение. — Он делает паузу — в глазах его застывает мольба и неуверенность, получает он в ответ лишь неприязнь и тощую ухмылку. — Нет, не надо, Карамель, я прекрасно понимаю, с каким отношением ко всем нам и окружающим тебя людям ты воспитывалась. Я не спешу тебя отговаривать или переубеждать, ты обладаешь своей головой на плечах, но тебе стоит лишь дать самую малость из той информации, которой мы обладаем — и все, финита; ты дрогнешь от тех вещей, о существовании которых даже не знаешь.

— Но я не прошу ни от тебя, ни от кого-либо еще ту самую информацию, — отвечаю я. — Ты умен, не брежу показать тебе это, но тогда ты знаешь, что любая информация стоит денежных средств и любая информация несет за собой большую ответственность. Ради информации человек ступит на эшафот и, в случае неверно полученной и использованной информации закинет петлю на шею.

— Я думал, вы пренебрегаете такими словами, люди с поверхности, — шепчет Серафим — вызывающе и с режущей улыбкой. — Карамель, Карамель…

— Ты — дьявол, — отвечаю я. — Я не знаю тебя и желала бы не знать никогда.

— Остановись, Карамель, — вторит мне он. — Ты не представляешь, какая миссия возложена на тебя, ни одному управляющему не снились такое превосходство и величие.

— Разве гармония подразумевает превосходство и величие? — слышит он мое злое замечание и щурится — с забавой; под которой, я думаю, кутается недовольство.

Отвечает он мне не сразу.

— Я просто хочу, чтобы ты поняла, Карамель, твой мир — мнимый мир с несуществующими правилами, которые описаны в своде, но не соблюдаются никем и ничем; воздух — и тот — противиться вам, постепенно отравляя своими газами, — Серафим смотрит на меня — с лица его пропадают все различимые ранее эмоции, и вот разговаривает со мной — прямая вместо рта и две янтарные точки вместо глаз; неужели и я создаю то же самое впечатление? — Ты прекрасна, Карамель, не спеши называть меня невоспитанным и отродьем, уродом Нового Мира. Ты прекрасна, потому что ты чиста в этом порочном Мире — Новом Порочном Мире, ты чиста, и я хочу, чтобы ты сохранила свою чистоту. Ты прекрасна, Карамель, — повторяет он, заставляя мое сердце биться быстрее, но слова эти не восторгают меня, не заставляют покрыться от смущения румянцем — они тревожат и пугают меня. — Прости, если речи мои резкие и дикие для тебя.

Янтарь крепок и красив — он — воплощение одного из Богов Нового Мира. Как вышло, что его заманили уроды Острога, как вышло, что его — развитая личность — оказалась затянута в сброд тех униженных людей? Я спрашиваю саму себя, но не отвечаю — эта информация будет сохранена.

— Так что это значит, Серафим? — обращаюсь я к нему по имени впервые и указываю на шкатулку в своих руках. — Что это за символ?

— Ты восстановишь гармонию между людьми, — улыбается юноша — дьявол! Бросается этим, словно так и должно быть. — Ты — особенная, Карамель, не мне тебе это говорить. Просто ты должна познать свое истинное предназначение и открыться ему.

«Что я должна — прописано в своде правил, что не должна — также», мысленно говорю я самой себе, но не решаюсь озвучить это. Прошу объяснения слов; откликаюсь с недоверием, но не прекращаю наш диалог. Верить его словам я не намерена, да и желания такового не имею — он иной.

— Это символ Инь и Янь — Добро и Зло, — доходит до меня приглушенный голос моего нового знакомого; вот и ответ на вопрос, ради которого я терпела все предыдущие реплики. — Без одного не было бы другого, без существование первого не существовал бы и второй; но первый и второй они не по важности.

Серафим слегка подается плечами на меня — к шкатулке — и пальцами жмет на белую запятую — та до щелчка погружается и становится черной как ее приятельница.

— А ты сделаешь так. — Парень аккуратно берет мою руку — без спроса и разрешения — и нажимает на вторую черную запятую — она окрашивается в белый.

Руки его грубы, но теплы; чужие пальцы — иная материя, нечто невразумительное, необъяснимое. Я пытаюсь вспомнить, каковы на ощупь руки Ромео, но у меня не выходит — я не позволяла ни разу коснуться себя; несколько простых касаний — вскользь — заканчивались скандалами и замечаниями, угрозами разрыва пары и криками. Последний — прошу, чтобы крайний — раз Ромео через бумажное полотенце притронулся к моему лицу — пару мгновений (или часов?) назад. Но это воспоминание скоропостижно покидало меня, оставляло с немного подслащенным привкусом мысли.

— Я не хочу нагружать тебя, Карамель.

— Просто ставишь перед фактом? — язвительно отзываюсь я. — С чего это ты решил, что я буду помогать тебе? Мне выгодно жить так, как я живу.