Карамель (СИ)

Затуманенный взгляд недолго пляшет по вагону, замирает на мне.

— Что случилось? — медля задается он и поправляет смятый пиджак, вытаскивая скукоженный воротник из-под разящей немного потом рубахи.

— Ты говорил во сне, — отвечаю я.

Серафим оглядывается — пары уже нет; опять смотрит на меня и, неуверенно качая головой, уточняет то, о чем он говорил. Не утаиваю:

— Повторял мое имя… Сон — это неправильно, сон — это расстройство.

— Для нормальных людей — нет, — посмеивается юноша и потирает затылок — мне кажется, он все еще не со мной: пребывает где-то во сне и видит собственные грезы, отчего еще больше машет крыльями, вставая на дыбы понапрасну. — Просто мы не принимаем лекарства, сдерживающие сны, чувства и уж тем более способность мыслить.

— Прости?

— Не видел, чтобы люди с поверхности думали.

Это серьезно бьет по моему самолюбию. Должно быть, он видел дурной сон, если так взъерошился, но пущенную стрелу не вернуть обратно, летящую пулю не вогнать обратно в дуло пистолета, а кинутый нож не схватить за рукоять вновь. Мое вмиг оторопевшее и быстро пропитавшееся недовольством лицо говорит само за себя.

— Хоть иногда, — продолжает юноша, — не видел, чтобы люди с поверхности думали. — Неужели он решил, что неоднократное повторение этой фразы укрепит наши отношения? — Женщин волнует то, сколько калорий они сожгут, если выпьют какую-нибудь дрянь, и в какое платье влезут, если пропустят пару завтраков, а мужчины думают о том, как бы их не поперли с работы и как бы отгрести побольше золотых карт, при этом не прилагая особые усилия.

Объяснения его ясны, аргументы просты и достоверны, информация лояльна, но вот заголовок — ударяет пощечину.

— Мы не принимаем лекарства от мыслей, — настаиваю я.

— Еще как принимаете, — роняет Серафим и начинает подниматься. — Вам дают другие названия, но умысел таков. Дурманят понемногу наркотиками, а вы и рады.

— Ложь! — перечу ему, и этим еще больше разжигаю костер ярости и недовольства.

— Самая умная девочка Нового Мира…

— Лекарства есть лекарства, они спасают нас от морального разложения и былого…

Я хочу избежать конфликта, посему отвечаю обыкновенной интонацией и понапрасну не извожусь.

— А почему, как ты думаешь, вам не разрешены чувства, Карамель? Только не начинай перечислять качества, которыми как бы должен обладать любой житель Нового Мира. Просто подумай! Человек с чувствами — уязвим! А вы, по общепринятому мнению, Боги.

— И только?

— Чтобы вы не плодились. Достигая возраста, когда можно рожать, — не рожаете. Почему? Работа! Вы начинаете работать, знакомиться с взрослой жизнью, и только потом делаете себе наследника, да и то, только потому, чтобы было кому передать накопленную власть. На пятьдесят умерших — десять родившихся. Это статистика, Карамель Голдман. — Твердый бас пускает волну холода по моим оголенным щиколоткам, ибо подол платья пришлось подобрать под сидение; а голос молодого человека передо мной способен вытащить дерево вместе с корнем из земли; я в первые вижу и слышу Серафима таким и, признаться, подобных сцен наблюдать более не желаю. — Вы сами себя истребляете, Карамель. Вы — потребители. А тот, кто поумнее вас, пользуется этим. Сбагривает вам пилюли, красивую одежду, все в этом духе — а вы принимаете, довольные этим. Потребители Вы.

— Они, — исправляю его. — Я больше не с ними.

Ухмылка посещает его лицо быстро и так же быстро покидает — юноша кивает и, кажется, остывает: верный ответ осушает его как капля воды, пущенная на мелкую разгорающуюся искру.

Замечаем, что поезд стоит. Спрашиваю где мы и выведаю сцены в окне: опять метро, опять грязные стены, опять грязный пол.

— Похоже, поезда сменили, — отвечает Серафим, и мы поспешно выходим.

— Что это значит?

— Мы на конечной станции, и поезда сменяют друг друга каждые сутки.

— То есть мы долго спали?

— Поезд прибывает на конечную каждые три часа, но нас могли не прогнать просто потому, что приняли за беглецов — жутко уставших беглецов.

— Разве таких не сдают?

— У нас нет.

Мы двигаемся по мраморным плитам, в бедре немного подвывает мышечная ткань, в такт подвывает ветер-сквозняк.

— Как нога? — слышу голос Серафима, когда сам он скрывается в густом темном пятне передо мной.

— Лучше, — отвечаю я, и нечто громыхает, невольно заставляя стены туннеля покачнуться.

Дверь открывается, освещая весь коридор, — я выхожу.

— Что это? — с восхищением спрашиваю я, хотя сама прекрасно знаю ответ. — Никогда не видела его…

Перед нами блестящая плетеная арка с цветами: дикие розы опоясывают ее основание и вздымаются по длине, обнимают, целуют… Она не соединена со стеной; ее присутствие — символ, знак. По центру арки — солнце; инородное — я не помню, чтобы наблюдала его за всю свою жизнь, но назвать старым другом посмею. Оно светит — так ярко и сильно, оно облепляет все тело и улыбается.

Улыбаюсь в ответ.

— Добро пожаловать в Острог! — встречают меня речи Серафима.