Карамело

– ¿La vida?.. Достойно трудиться.

– И этого достаточно?

– Этого достаточно для одной жизни…

Что ни говори о жизни моего отца, он прожил ее наилучшим образом, он достойно трудился. О’кей, может, он и понаделал ошибок. Может, и лгал во спасение. И что с того? Вот они мы. Такие, какие есть.

– Но Лала, – шепчет Папа мне на ухо. – То, что я рассказал тебе сегодня, предназначено только тебе, небо мое. – Он поправляет лежащую на моих плечах caramelo rebozo. – Только ты слышала эти истории, ты понимаешь это, дочь моя? Sólo tú. Будь достойна этого, Лала. Digna[569]. Не уподобляйся варварам, mi vida. Если мы будем болтать обо всем направо и налево, то станем как sinvergüenzas[570], понимаешь меня? Ты же не хочешь, чтобы люди считали нас бесстыжими, верно? Пообещай своему Папе, что никому ничего не расскажешь, Лалита. Никому и никогда. Пообещай мне.

Я смотрю Папе в лицо, в то же лицо, что и у Бабули, в то же, что и у меня.

– Обещаю, Папа.

Fin

Pilón

Подобно тому, как благодарный мексиканский торговец дает вам pilón, то есть кладет в сумку, когда вы уходите, что-то сверх купленного вами, я дарю вам еще одну историю в благодарность за то, что вы выслушали мои cuento…

В Синко де Майо перед кафе La Blanca шарманщик играет Farolito. Со светлой грустью люди кидают ему монеты, чтобы стряхнуть с себя память об отце, возлюбленном, ребенке, которых прибрал Господь.

И эта музыка тревожит что-то в моей душе, что-то, относящееся к незапамятным временам. Что-то из прошлого. Это такое чувство, когда ты помнишь что-то смутно и расплывчато и забываешь о том, что надо сделать для того, чтобы все стало четким и ясным. В данном случае я забыла о настроении. Даже не о настроении, а о состоянии, если быть точной.

Когда-то давно мое тело не было моим телом. У меня не было тела. Я была так близка к тому, чтобы быть духом, как сам дух. Я была сгустком света, плывущим по планете. Я имею в виду ту себя, которой я была до наступления зрелости, этой красной Рио-Браво, которую нужно переплыть каждому.

Я не знаю, как это бывает у мальчиков. Я никогда не была мальчиком. Но девочки в промежуток между, скажем, восьмью годами и подростковым возрастом забывают о том, что у них есть тело. В это время у них плохо получается следить за собой – носки вечно спущены, коленки разбиты и кровоточат, волосы походят на швабру. Мы не смотримся в зеркало. Не понимаем, что на нас смотрят. Не понимаем пока, что наше тело может привлекать взгляды мужчин. Тело еще не подозревает о своей женской природе, оно просто некая тяжесть, которую приходится таскать на себе. Ты смотришь на молоденькую девушку и замечаешь, что в этом возрасте она некрасивее, чем когда-либо еще, и в то же время счастливее. Она так близка к тому, чтобы быть духом, как сам дух.

А потом приходит время красного Рубикона. И она никогда больше не возвращается туда, в ту страну.

И вместе с этим чувством, трепещущим при звуках Farolito, вспоминается столько всего, вещей конкретных и разных, и все они приходят на ум одновременно. Вкус caramelo «Глориас» у меня на языке. Девочка на пляже Ла-Калета, с кожей как cajeta, как конфеты из козьего молока. Твоя кожа цвета caramelo после того, как ты вышла из морской пены в Акапулько, соленая вода, стекающая по твоим волосам и щиплющая глаза, запах океана и океан, вытекающий из твоего рта и носа. Мама, поливающая георгины из шланга и направляющая струю воды на свои ноги, индейские ноги, полные и короткие, commo de barro[571], напоминающие о красной глине мексиканской керамики.

И я не знаю, как это бывает у кого-то еще, но для меня эти воспоминания, та песня, то время, то место сошлись на стране, по которой я так тоскую и которой больше не существует. И никогда не существовало. На стране, которую я выдумала. Как это делают все эмигранты, застрявшие между «здесь» и «там».

Хронология

1519 Кортес и Монтесума встречаются в Мехико. Берналь Диас дель Кастильо, один из четырех испанцев, оставивших воспоминания о конкисте, пишет в своих удивительно детальных записках следующее: Монтесума «сидел на низком табурете, мягком и богато украшенном…».

1572 Первое упоминание о rebozo, сделанное монахом Диего Дураном.

1639 Первая депортация. Причалившие у Плимутской скалы пилигримы решают выгнать «пришлых попрошаек». Виргиния и другие британские колонии следуют их примеру.

1776 К владелице обивочной мастерской Бетси Росс, едва сводящей концы с концами, приходят три мудреца и заказывают ей флаг. Дальнейшее, как говорится, история. Новые исследования, однако, утверждают, что этот эпизод был придуман потомками Росс через сто лет после ее смерти. Это лишь доказывает, какой эффект может иметь хорошая выдумка.