Каратила - третий раунд

сидящего Егора своей грязной кроссовкой прямо в лицо. Егор, с усмешкой

ожидавший от него именно этого, резко подцепил опорную ногу своего противника

носком левой ноги под пятку, а правой одновременно сильно ударил по колену.

Мощным скручивающим движением он свалил прыщавого на пол и тут же,

оказавшись на нем сверху, провел замок обеими руками на левую стопу,

выкручивая ее против часовой стрелки. Прыщавый, уже оглушенный

неожиданным падением на пол, буквально засипел, как гадюка, от сильной боли в

вывернутой под неестественным углом стопе.

– Отпусти, падла, больно!

– Я те, мудила, сейчас ногу на хрен вырву и скажу, что так и было. Понял

меня? – внушительно пообещал ему Егор, немного усиливая нажатие.

– Все, все понял, отпусти я сказал… – уже тоном ниже попросил прыщавый.

– Ладно, – смягчился Егор, считая экзекуцию законченной, – только смотри

мне, ежели что, я тебе действительно ноги пообрываю.

Егор отпустил своего противника и встал с него, позволяя тому подняться.

– Э-эх…

Вставший с пола прыщавый принялся было отряхиваться, а потом

попытался внезапным боковым с опущенных рук попасть Егору в челюсть. Егор,

все это время державшийся настороже, резким движением левой руки сгреб

бьющую руку, подломив ее в локте, а пальцами правой руки жестко прихватил

прыщавого за кадык.

– Ну все, молись, урод, я те сейчас кадык вырву, – прошипел он, сильно

впечатав своего противника спиной в стену и приблизив свои горящие злобой

глаза к его лицу.

– А-а-ва-ва, – в ужасе выпучил глаза тот, не в силах ничего произнести, но

всем лицом изображая раскаяние за свой опрометчивый поступок.

Егор чуть сильнее сжал пальцы, ощущая бешенное желание исполнить свое

обещание, но вместо этого сильно ударил два раза коленом сбоку по бедру

противника и сразу же отпустил его. Прыщавый, хватая ртом воздух, тут же

свалился на пол и тихонько завыл, обхватив обеими руками ушибленную ногу.

– Ниче страшного, – усмехнулся Егор, поймав испуганный взгляд

съежившегося в своем углу наркоши, который все это время сидел тихо, как мышь

при виде двух дерущихся котов, один из которых должен был ее сожрать. –

Похромает денек-другой, зато впредь умнее будет…

Остаток вечера и вся ночь в камере прошли без происшествий.

Задержанные почти не общались друг с другом, ограничиваясь минимумом ничего

незначащих фраз. Прыщавый время от времени бросал на Егора злобные

взгляды, но, наученный горьким опытом, этим и ограничивался. Утром, когда

веселый разговорчивый здоровяк милиционер выводил их всех по очереди во

двор по нужде, Егор с усмешкой заметил, что прыщавый сильно хромает,

припадая на ушибленную ногу.

– Вот видишь, как таких бакланов воспитывать надо, – улыбнулся он,

посмотрев на ожившего после посещения отхожего места наркошу, – и не

покалечил, и память о себе оставил.

– Спасибо тебе, братишка, – кивнул тот в ответ, – бог даст, сочтемся…

– Да ладно тебе, я ж не ради благодарности, – отмахнулся от него Егор.

Через несколько часов Егора вызвали на допрос к следователю. Когда

милиционер, приведший Егора, закрыв за собой дверь удалился, Владислав

Георгиевич, стоявший у окна, доброжелательно спросил, кивнув на только что

вскипевший чайник:

– Чаю хочешь?

– Не отказался бы.

– Так бери вон чашку и наливай, пакетики с чаем в коробке, сахар сам

видишь, бери вон еще сушки из пакета…

– Спасибо.

– Как ночь прошла? Поспал хоть чуток?

– Ну, как вам сказать, спал сообразно обстоятельствам, – усмехнулся Егор,

наливая кипяток в чашку.

– Ну да, тут у нас, конечно, не курорт, но честно тебе скажу, есть места и

похуже. Дай бог, чтобы тебе там не пришлось побывать. Ты давай пока перекуси

малек, а потом мы с тобой еще немного побеседуем и отправим тебя в ИВС, там

ты и отоспишься в волю…

Через три дня Егор, вместе с пятеркой других арестантов, каждый из

которых был заперт в отдельном тесном стальном боксике автозака, из

Ленинского ИВС был отправлен во Владикавказкий следственный изолятор.

Трехдневное пребывание в тройнике ИВС ничем особым Егору не запомнилось.

Прав был следователь, отоспался он там вволю, так как кроме как спать и слушать

незамысловатые байки соседей по хате, делать там было совершенно нечего. На

допросы его больше не таскали, время в камере ИВС шло медленно, как черная

тягучая резина, и определялось оно промежутками между приемами пищи, так как,

по какой-то одному богу известной причине, еще с советских времен для

сидельцев иметь часы в камере было строго запрещено.

На утро четвертого дня его вместе с вещами вывели из камеры во двор, и

сквозь плотный строй угрюмых милиционеров и рвущимихся с поводков немецких