Караваджо, или Съездить в столицу, развеяться

— Может быть, ваше преосвященство, подскажете, что я должен исправить, чтобы придать картине святости, — скрывая насмешку, спрашивает Караваджо. — Я ни в чём не отступил от канонического описания сцены положения Христа во гроб. А к символам святости, изображений которых церковь раньше требовала от нас, художников, теперь другое отношение. Ваши новые правила требуют правдивости, жизненной достоверности изображаемого, не полагаться на путь к сердцу верующего только через божественную символику. А ведь только символы и придавали святость обычным живописным работам.

— Не святотатствуй, сын мой, — строго реагировал монсеньор. — Не клевещи на церковь. Ты художником стал не как иначе, как произволением Божьим. Он вложил тебе в руки кисть для того, чтобы ты нёс миру его божественные промыслы, приобщал к ним заблудших, язычников и еретиков. Вот и ищи в себе то, к чему ты предназначен Всевышним. Не сваливай с больной головы на здоровую.

Караваджо, уставившись в пол, молча прослушал эту отповедь. Спящий догадывался, о чём думал в этот момент Художник. Караваджо сам считал, что талант живописца дан ему Богом, а как иначе? Откуда он взялся, талант этот? Что касается всего остального, что было ему сказано, он сомневался, что достоин миссионерской роли, к которой его склонял священник. И в этом отношении, зная образ жизни и поведения Художника, Спящий с ним был совершенно согласен.

— Что скажете, братья, — обратился епископ к сопровождающим его церковнослужителям? — Можем мы согласиться с пониманием мастером Микеланджело де Меризи Священного писания? Дон Фиделио, вы, кажется, не первый раз имеете дело с живописцами.

— Осмелюсь обратить ваше внимание, Монсеньор, на образ Девы Марии, — начал тот, тыкая пальцем в лицо простой, пожилой, скорбящей женщины, изображённой на картине. В последнем порыве любви к сыну она простёрла над ним руки. — Да, это же старуха какая-то! Кто же в церкви осенит себя крестным знамением при виде такой Матери Божьей. Никакой святости здесь нет. Паства вопросы будет задавать, кто здесь изображён?

— В самом деле, сын мой, — прервал епископ кипящего возмущением священника. — Не привычен этот образ для прихожан. Они всегда поклонялись молодой, прекрасной женщине — Матери Сына Божьего.

— Но Ваше преосвященство, — возражал Микеланджело Караваджо. — Иисус взошёл на Голгофу в 33 года. Следовательно, Святой Марии должно было быть не меньше 50-ти лет, немолодая уже женщина …

— Божественная святость неподвластна времени, — грубо прервал Художника третий священник.

— Так, брат, верно сказано, — сказал епископ, — именно: не подвластна и всегда молода, и красива, так её привык видеть народ и такой её любит.

— Хочу обратить ваше внимание, братья, — продолжил третий священник, — на грубый натурализм некоторых деталей на картине. Они носят вызывающий характер. Например, зачем вы, Микеле, заставили Святого Иоанна погрузить палец в рану Христа. Неужели нельзя было без этого обойтись?

На полотне апостол Иоанн, поддерживающий тело Христа под мышки, сам того не ведая, непроизвольно вложил палец правой руки в рану, оставленную копьём легионера на теле Распятого Христа.

У Спящего, стороннего наблюдателя этой страницы сновидения, сложилось впечатление, что молодые священники соревновались друг с другом, изощряясь в претензиях к картине. Видимо, такого же мнения был и художник, который отказался от оправданий и, заложив руки за спину, носком башмака молча катал по полу небольшой камешек. Он уже не рассчитывал на то, что заказчики картину примут.

— Мне кажется, фигура Старца Никодима нарушает гармонию остальной части картины, — опять начал один из экспертов. — Она слишком громоздкая, принимает на себя больше внимания, чем сам Христос.

— Что-то в лице Старца мне кажется знакомым. — добавлял другой священник. — Кто был натурщиком, Микеле? Уж не сам ли Микеланджело Буанаротти тебе позировал, сын мой?

— Нет, конечно, случайно получилось, — ответил Караваджо. — Никто пока не замечал.

Но Спящий знал, что Художник на самом деле намеренно, просто из озорства, придал лицу натурщика некоторые черты, характерные для лица великого живописца и скульптора.

Епископ не решился потребовать от Караваджо переписать образы двух библейских женщин не самого святого поведения — Марии Магдалины и Марии Клеоповой, так как их присутствие в акте похорон Христа было удостоверено самим Священным Писанием. Но серьёзно пожурил Художника за привлечение в качестве натурщиц хорошо известных в Риме девиц такого же лёгкого поведения. Он высказал пожелание, чтобы на картине лица их были менее узнаваемы, дабы избежать насмешек прихожан.

Спящий видел, что священники были готовы говорить, о чём угодно, но только не о ключевом элементе Картины. Они избегали дать оценку фигуре самого Христа. Епископ понял, что его спутники не собираются брать на себя ответственность, и решил взять дело в свои руки.