Караваджо, или Съездить в столицу, развеяться

Надев халат на мокрое тело, ОН уставился на себя в зеркало. Недавно коротко стриженная, но уже заросшая голова, многодневная щетина на лице, тёмные провалы глаз. По этим признакам ОН предположил, что отсутствовал дома не менее недели. Но вспомнил состояние холодильника, дурной запах как будто снова ударил ему в нос, и ОН, поморщившись, промыл ноздри водой. Нет, не меньше двух-трёх недель провалялся в больнице, заключил ОН.

Но как ОН туда попал? Память, выдав ему картинки последних часов, отказывалась рассказать, что было раньше. Но ощущение сдавливания в черепной коробке уже стало постепенно проходить.

ОН прошёл в комнату, включил свет и взгляд его сразу упал на стоящий напротив двери комод. А на нем ОН увидел свой паспорт и главную банковскую карту. И сразу вспомнил свой отъезд в Москву.

ОН торопился на электричку. Уже сойдя с крыльца дома, остановился и по привычке обшарил на всякий случай карманы: все ли взял с собой. Социальная карта на месте, значит оплата проезда гарантирована. В барсетке обнаружилась банковская карта, которой ОН пользовался для текущих расходов. Не было паспорта. Раньше ОН никогда не ездил в столицу без этого документа, мало ли что может случиться, там вечно что-нибудь происходит в последние годы. Но сегодня решил рискнуть, расписание электричек торопило, и ОН не стал возвращаться.

ОН лёг на диван и, глядя в окно на набирающее светлые краски раннее утреннее небо, вспомнил все. Вспомнил посещение выставки картин Караваджо, своё возбуждение и сильный сбой в самочувствии при осмотре полотна «Положение во гроб». Это воспоминание не вызвало у него удовольствия, скорее — раздражение. И он не стал на нем задерживаться. Вспомнился шумный вагон петушковской электрички, в котором ОН возвращался домой.

И все. На этом память тормозила. Вслед за этим следовал потолок больничной палаты и его бегство домой.

ОН не стал ломать себе голову над вопросом, что произошло в вагоне. Сам себе поставил диагноз, который логично вытекал из его болячек: с ним случился сердечный приступ, ОН потерял сознание, его передали скорой помощи. Как ОН оказался в столичной больнице, если электричка шла из Москвы? ОН решил не заморачиваться этим вопросом, решив, что его заболевание требовало вмешательства столичных специалистов.

ВСТРЕЧА С БЕГЛЕЦОМ

Данных электронного чека за покупку, которую Беглец сделал в универсаме, оказалось достаточно, чтобы к середине следующего дня Роман Ильич получил от своих коллег-айтишников всю необходимую ему информацию. Беглецу оказалось 75 лет. В прошлом — научно-педагогический работник в одном из дальневосточных университетов. В Подмосковье зарегистрирован последние 10 лет. Существует исключительно за счёт пенсии. Получает государственное вспомоществование в виде разного рода льгот, субсидий и компенсацией, в том числе за проживание в одиночестве.

У Беглеца был сын, но он жил с семьёй на другом конце страны. Романа Ильича удивило то, что сын не разыскивал отца. Неужели за все это время он ни разу не позвонил и не обеспокоился отсутствием соединения? Единственное объяснение этому он находил в том, что они не общаются или общаются крайне редко. Для многих нынешних детей — это не редкость.

В социальных сетях Интернета сведений о Беглеце почти не нашлось. Имея аккаунты в ОК и ВК, пользовался площадками крайне редко, подробностями своей жизни не делился. Но на его имя в адресной строке Яндекса Интернет откликнулся материалами о его творческой деятельности за последние 10–15 лет. За ним числились несколько электронных и печатных публикаций в последние годы, на виртуальных выставках фигурировали десятки произведений живописи.

Медицинская его история оказалась не простой. Он был инвалидом второй группы. Перенёс три серьёзные операции, в том числе на открытом сердце.

В целом, у следователя сложился образ Беглеца, как человека, обременённого хроническими заболеваниями, увлечённого разноплановым творчеством, принципиального противника «само раздевания» в социальных сетях.

Ничто не свидетельствовало о том, что этот пенсионер может представлять опасность для общества. Скорее, можно было ожидать встретить в его лице человека здравомыслящего, порядочного, благонамеренного, не претендующего на известность, может быть, даже замкнутого по характеру.

К Роману Ильичу вновь вернулась мысль о том, что такого рода самодостаточные люди, удовлетворённые каким ни есть богатством своего внутреннего мира, имеют право держаться подальше от общества и государства, оберегая себя от тех ограничений, которые они на человека накладывают без стеснения, от претензий, которые они бесконечно к нему предъявляют.