Караван-сарай

В некотором отдалении подобралась компания из десятка морских офицеров. Я был знаком с некоторыми из них, а потому не мог отказать себе в удовольствии распить с ними бутылочку шампанского. Молодой лейтенант поведал[106] мне о последнем – совершённом сегодня же – подвиге одного аса авиации из их гарнизона. Тот побился об заклад, что в два часа пополудни влетит на своём аппарате прямо в номер Марты Шеналь в «Карлтоне» через балконную дверь, которую та никогда не закрывала; сочтя исполнение подобного пари делом чести, он попросил двух своих друзей быть тому свидетелями. Ровно в два часа – секунд, может, без двадцати – из-за холма Шевалье показался самолёт: с чудовищным рёвом он пронёсся над головами собравшихся к окну г-жи Шеналь, в которое и врезался – по пути потеряв над морем пилота! Дверь номера была закрыта на два оборота, а сама певица куда-то отлучилась, так что прислуга никак не могла попасть внутрь, чтобы убрать осколки. Вернувшись позднее переодеться к вечеру, Марта Шеналь смогла лишь воскликнуть: «Боже мой, кто учинил у меня весь этот беспорядок!» Незадачливый ухажёр-авиатор тем временем был вынужден добираться до гарнизона вплавь, чтобы не привлекать лишнего внимания.

Рассказ немало позабавил собравшихся: люди указывали на сидевшую через весь зал Шеналь, как если бы за штурвалом самолёта сидела она сама!

Рассматривая окружавших меня вояк воздуха и моря, я вскоре начал различать присущие каждому из двух видов внешние – и, следовательно, внутренние – признаки.

Моряки – загорелые, осанистые, в мундирах с иголочки – говорили громко, и им, казалось, было тесно в душном зале ресторана. Лётчики же, в смокингах или простых костюмах, выглядели измождёнными и нервными, ни от одного из них не исходило то впечатление спокойной силы, которое производят обычно люди спортивного склада и в особенности те, кто по роду службы во флоте регулярно сталкивается с бушующей стихией!

Я вскоре разделил их на две категории – любителей женщин и любителей наркотиков! Признаюсь, милее мне были последние.

Оставив мундирам танцы и флирт, я предложил второй группе сегодня же вечером покурить опия. Сам я уже давно не предаюсь такого рода занятиям, но порой так приятно окунуться в атмосферу, которую создаёт приятно ложащаяся в руку трубка, вновь вкусить очарование тех ночей, когда все тяготы и заботы жизни остаются за порогом.

Как признались мне некоторые офицеры, из предосторожности они захватили с собой в Канны «всё необходимое», чтобы, опоздав на последний поезд, не остаться без любимого вечернего времяпрепровождения!

Я сказал, что мне надо на мгновение вернуться к графине Трипль, но я дам им знать, как только мы сможем убраться отсюда восвояси. За нашим столиком, однако, я обнаружил Клода Ларенсе, бледного и взвинченного, который вновь принялся упрашивать, даже умолять меня дать ему дочитать роман: он был настолько подавлен, что намеревался уже начать всю работу сначала, и ему надо сегодня же вечером услышать моё мнение. Я сдался[107] и, обернувшись к Розине, предложил ей не ждать меня и возвращаться одной: она давно уже жаловалась на усталость. Ларенсе надо было излиться[108], и кто знает, когда я смогу вырваться на свободу! Я предупредил также моих друзей, что присоединюсь к ним позднее в условленном отеле.

Романист утянул меня к стойке бара, где нас уже ждали два виски, и раскрыл свою рукопись на не дававшем ему покоя пассаже:

В этом состоянии столь экспрессивного оживления и едва сдерживаемого возбуждения Мари была поистине прекрасна. Её личико, и так чудо как хорошенькое в озарении случайной улыбки, начинало сиять несравненной красотой, когда на нём сменялись выражения уязвлённости, возмущения, сожаления или страдания. Если Господь наделяет одно из своих творений даром нравиться, результат получается просто божественный.

– Что ж, вот и всё, – добавила она в заключение, – надеюсь, моё прошлое прольёт для вас хоть немного света на настоящее, и вы увидите его в не столь мрачных тонах.

– Прощайте, господа, – добавила она, махнув напоследок рукой.

– Послушайте, дорогой мой, но это же восхитительно, – сказал я изведённому тревогой бедняге, – как всё таинственно, ваша работа никого не оставит равнодушным!

– Ах, вы поистине возвращаете меня к жизни, вот, послушайте ещё – думаю, вы тотчас поймёте, что к чему: