Караван-сарай

«– Нет, – повторила Мари, – ещё неделю назад вы были для меня лишь любезным незнакомцем, так что я могла без стеснения отдаваться моей слабости к шампанскому, но нынче я его больше не люблю и предпочитаю ключевую воду. – Склонившись к нему, она добавила: – Спасибо!»

– Да-да, чрезвычайно выразительно, – сказал я Ларенсе, – удивительный роман, не сомневаюсь, вас ждёт оглушительный успех.

Он рассказал мне тогда, что до моего появления прочёл те же страницы Розине Отрюш, и она их живо и искренне хвалила.

– Как и ваше, её мнение для меня чрезвычайно ценно, – добавил он, – я считаю г-жу Отрюш не только утончённой, но и на редкость умной женщиной.

Действительно, поддержал я, разбрасываться такими мнениями негоже.

Забежав на минутку в «Карлтон» переодеться – но не сообщая об этом Розине, – я отправился к офицерам в отель «Серафим» (слывший в тех краях уютным семейным пансионом); второй этаж был там отведён исключительно для курильщиков опия, обитатели первого и третьего могли в итоге наслаждаться дивным покоем.

Всё прошло согласно заведённому ритуалу, избавлю читателей от описаний того, что им и так хорошо известно; утром я первым поднялся с азиатских циновок, на которых, признаться, выспаться как следует мне не удалось, и вышел подышать свежим морским воздухом. Я долго сидел на террасе, наблюдая за набегавшими волнами; меня позабавило, как вскоре один за другим на солнце стали выползать прочие курильщики в длинных восточных робах – возвращаться к дневному распорядку они явно были не готовы! Вставший ни свет ни заря англичанин, сбитый с толку их костюмами, вынул изо рта традиционную трубку и попросил моего друга капитана Муляра принести чай и тосты с маслом и джемом!..

Офицеры предложили мне пообедать вместе, я с радостью согласился и, забрав машину, вновь встретился с ними около полудня.

Обед вышел[109] изысканным и одухотворённым, и в какой-то момент беседа перешла на кубизм и дада. Юный мичман[110] с мрачным и глубоким взглядом попросил разъяснить, «что такое кубизм и кто его изобрёл».

– Бог, – сказал я.

Похоже, мой ответ его покоробил:

– Бог?

– Бог, то есть вы сам, если угодно.

– Полно вам, что за «дадаистские» рассуждения! Есть ли какая-то разница между кубистами и дадаистами?

– Не знаю, возможно.

– Право слово, довольно насмешек, объясните толком.

Он решил, что загнал меня в угол, – я же почувствовал, что разговор незаметно скатывается к казарменной «дедовщине», и решил не сдаваться:

– Есть один трактатец Глеза и Метценже, снимающий с кубизма всякий покров тайны.

– А! И что, дельный?

– Увы, не читал!..

– Ну скажите тогда хотя бы, кто его изобрёл, что вам стоит?

– Метценже, Пикассо, Аполлинер, Макс Жакоб – но скорее всё-таки Пренсе, по крайней мере, если послушать его самого[111].

– Что ещё за Пренсе?

– Страховой агент.

– И что же он страховал?

– Кубизм.

– Ради Бога, давайте серьёзно – страховщик чего?

– Мне-то откуда знать: сумасшедших… или людей разумных.

– Но что же такое на самом деле кубизм?

– Ну… живопись такая!

– Поистине, с вами каши не сваришь – вы нам так ничего не объясните?

– Что вы хотите, за меня всегда всё объясняют другие!

– А дада? Уж в этом-то вы нам не откажете!

– Дада – это перемирие и это мир; это концентрация чего-то неуловимого – или наоборот, средоточие наших самых бессмысленных амбиций. Жером[112] однажды будет стоить дороже Сезанна, поскольку цениться Сезанн будет куда выше!

– Признайтесь хотя бы, что дадаистом вы стали ради рекламы, – промолвил тут капитан Муляр.

– Воля ваша, капитан, но рекламу на дада себе скорее сделали случайные попутчики; реклама живого существа недолговечна – рекламировать можно Сезанна, мыло «Кадум», но уж никак не меня, поскольку я ни художник, ни литератор, ни испанец, ни кубинец, ни американец…

– И – ни дада?

– Ни дада, верно: я ведь жив-живёхонек[113]. Понимаете, весь шум, вся та сутолока, что окружают это движение, сложились постепенно – так инженеры по частям создают автомобиль. Но само изобретение машины невозможно, пока другие инженеры не синтезируют бензин, топливо. Так вот, топливо – это дада, а мотор – публика… Но не беспокойтесь, вы – не дада, вы – как хорошо отлаженные карбюраторы, которые поглощают газы, забывая передать энергию поршню. Мундиры, которые вы носите, называются «Фиат», «Роллс-ройс», «Ситроен» или «Форд». Безумие людей состоит в том, что они, как тесто, заполняют любую форму, полагая при этом, что она имеет очертания сердца! В одном кафе мне как-то довелось видеть на стене у двери инициалы WC, пронзённые стрелой, – как тут не подумать о людском сердце! Конечно, все мы видели прекрасные татуировки на плече или груди у сутенёров – стрелы там пронзают сердце на манер того знака, что я видел на стене кафе!..

Шкипера, казалось, несколько задели мои слова, и он возразил: