Караван-сарай

– Ну, вы тут перебарщиваете! Вам многое прощают, но уравнивать сутенёров с инженерами… какая дерзость!

– Может, я и дерзок, господин шкипер, но вы прекрасно знаете – меня не надо принимать всерьёз, помилуйте!

– Ну уж нет: раньше вам удавались серьёзные, понятные всем произведения[114]!

– О да! Конечно – понятные, как Господь Бог, как закон всемирного тяготения, как школы Берлитца[115] делают понятным французский для испанцев, а испанский – для англичан! Один офицер, явно уступавший остальным в «подкованности» и чувствовавший, что суть дискуссии от него ускользает, решил направить беседу в иное русло:

– Но вот кто кажется мне настоящим гением, так это Жан Кокто – это ведь он изобрёл импрессионизм, не так ли?

– Если угодно.

– И что бы там ни говорили, кубизм с дадаизмом тоже?

– Коль скажете…

– И ещё искусство-табак[116]? То, что пахнет как австрийская сигарета?

– Нет, вы ошибаетесь: Табак[117] – это не Жан Кокто, а Жан Кокти[118].

– Сдаётся, вы Кокто недолюбливаете.

– Вы заблуждаетесь, я очень тепло к нему отношусь. Это чрезвычайно занятный человек.

– Не он ли сказал про вас, что в тире вы обычно метите в хозяина заведения?

– Да, это был Кокто, но он опустил, что у меня все отделываются лёгким испугом, он же не щадит даже новобрачных[119]. Это вам не дырочки в стене, когда кто-то промажет.

Мой собеседник вновь решил сменить тему:

– Не хотел бы я оказаться в машине, когда вы за рулём: говорят, у вас такой темперамент…

Надо думать, он тут решил попробовать себя в жанре «кубистской» беседы, поскольку несколькими днями раньше я видел его выделывающим «бочки», «штопоры» и прочие «мёртвые петли» в сорока пяти метрах над землёй, после чего из кабины самолёта он спустился, лениво потягиваясь, как будто преспокойно выходил утром из спальни.

За этими его подвигами я наблюдал в компании моего друга Кристиана Да[120], вечно влюблённого и неустанно совершенствующего великую игру Любви, чьи шероховатости он сглаживает гудроном, – так вот, по его словам, бравый капитан Муляр каждый день в перерывах между бомбометанием пишет благоухающие бриллиантином письма на полторы сотни страниц, в которых изъясняется в любви к очаровательной актрисе Жоржетте-Жоржетте[121]. Сколько же противоречий таит сердце солдата!

Завершился обед нежным шоколадным кремом, и поскольку никто не отважился сесть со мной в машину, я решил вернуться в Канны в одиночестве. По дороге я размышлял о том, как удалась бы моя жизнь, сделайся я морским офицером!

5. Лунный камень

Моя Королева, Возлюбленная, моя жена или любовница – как вам будет угодно – дожидалась меня в номере, похоже, ещё не ложившись: впрочем, ожидание, казалось, ничуть её не раздосадовало. Я извинился и рассказал ей про обед с авиаторами: она принялась расспрашивать меня о собравшихся.

– Они были само очарование, – ответил я, – и уж точно презирали меня не больше, чем друг друга. Воспитаны эти люди не в пример лучше художников – или лучше владеют собой, умело скрывая своё отвращение или вожделение.

– Вечно вы поносите бедных художников!

– Что вы хотите, я на дух не выношу ту живописность, которую они собой представляют: вот поистине самое ненавистное слово французского языка. Живописное! Живописное! Живописное! Знакомо ли вам что-то более нелепое, более уродливое? Живописный пейзаж, колоритный натюрморт, цветистые рассуждения. Взять хотя бы Жарри, которого мы недавно с вами обсуждали: я не люблю его именно потому, что он для меня – олицетворение живописного. Его «папаша Урбю»[122] – сама живописность. Взгляните на живописные салоны наших живописцев: диваны покрыты гаремониями, стены увешаны восточной дребеденью – вся эта утварь к месту в пустыне, но на Монмартре или Монпарнасе это просто предел ужаса!

– Позвольте, но вам же нравится всё экзотическое: вы так превозносили джаз-банды!

– Уже нет. Поначалу, особенно в Америке, это действительно было занятно, как новые конфетки с хлорэтилом – но я ими объелся, и теперь меня тошнит.

– От всего тошнит, когда переешь.

– Что вы хотите, я всегда был неумерен в еде. Джаз стал для меня подобен дивану, с которого вечно скатывается голова!

– Вот так новость!

– Может быть, но это правда. Чёрная музыка, негритянские песни – я сыт ими по горло.

– Но ещё совсем недавно вы говорили мне обратное!