Караван-сарай

На проспект Булонского леса я отправился в воскресенье, часам к четырём: моя подруга нежилась под балдахином своего ложа-камина, где, точно котелки над огнём, над ней нависали двое молодых людей. При моём появлении один из них церемонно привстал с кровати: я узнал боксёра Карпантье[126]; второй кивнул, едва оторвав взгляд от хозяйки, точно студент-политехник – от чертежа: это был молодой литератор, чей последний (и, говорят, автобиографический) роман «Ангел в полях» только что появился в продаже[127]. Своим на редкость посредственным видом он напоминал портрет Рембо на детской переводной картинке! Розина довольно прохладно осведомилась о моём самочувствии, полюбопытствовав также, с какой средней скоростью я добирался обратно в Париж, и иронично улыбнулась, когда я заверил её, что выжимал 95 км/ч от старта до финиша.

Карпантье как истинный спортсмен тотчас заговорил о моём болиде; решив не отставать, я стал расспрашивать боксёра о последней поездке в Америку, полюбопытствовав, в частности, что его там больше всего сразило: «Демпси», – буркнул он в ответ[128]. Появление Клода Ларенсе избавило меня от необходимости демонстрировать вежливое удивление; держался романист в этот раз куда увереннее, чем на Ривьере. Также справившись мимоходом о моём путешествии, он тотчас попросил представить его Себастьяну Мантоблё – тот единственный из нынешних коллекционеров систематически собирал рукописи современных писателей и поэтов[129]. Я догадался, что Ларенсе, должно быть, состряпал на салфетках из кафе некий манускрипт по вкусу мецената, чьё покровительство гарантировало немедленный профит, больший, чем могла бы принести последующая продажа книги. Он принялся расспрашивать меня о Мантоблё, дабы не попасть впросак, оказавшись у него. Скажу вам прямо, отвечал я, Себастьян Мантоблё – мой друг, и я считаю его человеком поистине выдающимся; формально от искусства далёкий, он чувствует современность лучше многих профессионалов модернизма: у пчёл он наверняка был бы маткой!

– Какая странная характеристика, – перебила меня Розина Отрюш, – мне казалось, что пчелиная матка известна скорее своим бездельем!

– Допустим: тогда он – пчелиный король; ему присуще чутьё тех, кто выражает дух времени; он окружает себя как раз такими людьми и не стесняется спросить их мнения, без какого бы то ни было снобизма; его вкус, его ум решительно отделяют его от всех прочих, кто вечно стремится запрыгнуть на уходящий пароход современности. Кстати, сегодня отчаливает один такой корабль, называется «Сёра» – так вот, он на него и ногой не ступал; максимум, оставит себе несколько фотографий для архивов – или для обстановки гостиной: судно это диво как хорошо, да и Ман-Рэй [sic!] делает такие изящные снимки[130]!

– Чем же он вам так досадил, этот бедный Сёра? – промолвила Розина.

– Всем, кроме своего имени. В этом художнике чувствуется оптимист и позёр, а я таких черт не терплю; что же до его работ, то они напоминают негритянские скульптуры в исполнении клоунов Фрателлини[131]. Стремление Сёра к вечной славе выглядит абсурдным, меня удивляет, что Марсель Дюшан с его тягой ко всему мимолётному считает Сёра великим человеком. Возможно, именно отсутствие этого художника в коллекции Себастьяна Мантоблё подтолкнуло Дюшана к такому сиюминутному суждению[132]!.. Я знаю, что некоторые художники, пользующиеся определённым кредитом доверия (и то лишь потому, что вечно живут в кредит), попадаются среди матросов этаких последних пароходов. Но даже если мой друг-непрофессионал, чей пыткий ум объясняет то удовольствие, с которым он собирает шедевры нашего времени для просвещения будущих поколений, и может принять приглашение на обед у капитана такого корабля, ему хорошо известно, что того регулярно тошнит от качки!..

Видите ли, так высоко я ценю Мантоблё среди прочего ещё и потому, что для него – возможно, единственного в этом среди всех моих друзей – смыслом существования является наслаждение и благополучие. В гостиной у него стоят восхитительные кресла красной кожи – одно удовольствие смотреть, а уж как приятно в них усесться, – однако ему никогда не придёт в голову вздорная идея подбирать бутоньерку им в тон! Ему удалось сохранить столь редкий в наше время и столь притягательный динамизм молодости – вещь несравненно более ценная, чем все высокие позиции, к которым близоруко тянутся убогие глупцы, точно они мёдом намазаны. Конечно, на него много кто повлиял, но все эти влияния он выбрал себе сам – как, например, вы поддаётесь очарованию страны, которую решили посетить, поскольку она давно вас привлекала.

Его окружают такие же молодые, как и он сам, друзья. Одни увлечены тайной, другие мастерят для этой тайны покров. Я убеждён, что благодаря собранным им документам этот чрезвычайно скромный человек способен определить духовное развитие всего нашего общества.

– Какой ужас! – воскликнула Розина Отрюш. – Собирать документы, задающие путь духовного развития, – есть в этом что-то неестественное!