Караван-сарай

– Ничего подобного: в документах как раз никакой противоестественности нет, аномальным скорее мне видится пичканье публики книгами Дельтея[133], например: весь этот персонаж – не больше, чем отрыжка Оскара Уайльда, он убеждён, что облака[134] получаются из сельтерской воды.

– Как, вы не любите Дельтея?

– Конечно нет!

– Отчего же?

– Потому что на страницах книги я рассчитываю найти тарелку супа, кусок хлеба, отхожее ведро или розовый куст, если хотите, но только не эту чудовищную писанину, процеженное дада с отдушкой флёрдоранжа!

– И Себастьян Мантоблё тоже его не любит?

– Повторю ещё раз, Мантоблё любит Дельтея, как он любит Дриё Ля Рошеля[135], Жана Кокто или Андре Жида: это лишь краски, он размазывает их по своей палитре и принимается рисовать собственную картину – этакое историческое полотно.

Карпантье, до сих пор не вмешивавшийся в разговор, бросил:

– Мне он скорее кажется художником натюрмортов – я же предпочитаю пейзажи.

Я повернулся к нему:

– Дорогой мой Карпантье, что может быть мертвее заката, когда его переносят на холст?

Автор «Ангела в полях» был до такой степени возмущён ходом беседы, что, схватив с комода шляпу, поклонился Розине и, едва не задев меня на выходе, процедил, глядя в глаза:

– У меня подмышками вши.

– Что ж, тем хуже для вас, у Рэмбо´ [sic!] их не водилось даже на голове[136]!

Он пожал плечами и вышел.

На лице у Карпантье читалось удивление: он наверняка пытался припомнить, не знавал ли он когда-то боксёра по имени Рэмбо´!

Ларенсе, казалось, также был в смятении от всего сказанного; возможно, в качестве утешения Розина попросила его почитать что-то из последних стихов. Он занял место Человека-со-вшами (явно довольный тем, как удалось его подсидеть) и начал декламировать:

ОЗЕРО

Виски́ юных красавиц
В непроглядных сумерках
Вплоть до их замужества
Веселят Текетили
В книгах
Некоторые слова
Кажется, положены
На музыку
Южных краёв
Деревенская жизнь
Танцует
В паутине идей
Её рука в моей
Мы закрываем город
Во имя овладения прекрасным
Изобретения
Театры
Женщины
Трубочисты
Электрическая лампа на розовом шёлке
Дохлая рыба
Всё складывается в гирлянду, которую мы вешаем
У нас в голове
По праздникам.

– Мило, но как-то отстранённо, мне как-то больше по душе «Омнибус», – заявил я.

– А, ну тогда позвольте прочесть несколько новых страниц как раз оттуда, – Ларенсе уже принялся рыться у себя в портфеле…

– Нет-нет, у меня из головы нейдут ваши стихи, мне будет трудно переключиться.

Розина спросила, чем мы намерены занять вечер.

– Я хотел отвезти вас к друзьям на улицу Фонтэн; они собираются каждый день на сеансы спиритизма – думаю, будет забавно[137].

Она согласилась, но назначила Ларенсе встречу в «Жокее» на два часа утра.

7. Муслиновые занавески

В течение всего ужина – хотя ресторан, который мы выбрали, был превосходным, – Розину не оставляло дурное расположение духа; она пеняла мне на несправедливость по отношению ко всем и в особенности – Ларенсе. Его последние стихи казались ей верхом совершенства.

Мне не терпелось вывести её из такого взвинченного состояния, я очень рассчитывал на помощь моих друзей-спиритов, и, соответственно, настоял на том, чтобы, покинув ресторан, немедля отправиться на улицу Фонтэн.

Преодолев пять лестничных пролётов, которые вели к мастерской Андре Бретона, мы, немного запыхавшись, остановились перед дверью. По ту сторону царило гробовое молчание; ключ торчал в скважине, я зашёл в прихожую, Розина последовала за мной; мы оказались почти в полной темноте – подопытного как раз погружали в сон. Через несколько мгновений до нас донёсся декламировавший что-то голос. Бретон вышел нам навстречу, чтобы провести дальше; в гостиной собралось уже много народу, Робер Деснос, Витрак, Поль Элюар, Макс Мориз, Луи Арагон, Эрнст, Бенжамен Пере и прочая, и прочая[138].

Уже полностью загипнотизированный протагонист сеанса тем временем продолжал: