Караван в Хиву

– Лихое житье под барином, добрый человек, да не всем, – уточнил Кузьма. – Ведь и мужик теперь разный. У моего отца на подворье ходила старая лошадь, свинья да несколько кур индийских. Случались такие весны, когда впору и самому солому с крыши жевать вместе с той лошаденкой… А были у нас в деревне мужики оборотистые, которых барин отпускал в оброк, не понуждал тяжкими работами на своих заводах. Некоторые из них стали первостатейными и при деньгах немалых, столь обжились и обросли добром, что у самого Никиты Демидова землю в аренду стали брать, нанимали работников. Другим мужикам нередко деньги под процент одалживали. А незадолго до смуты в наших краях так и вовсе крепостных себе прикупили – три двора. Сам крепостной у Демидова, а крепостных купил – вот каков нынче мужик появляется, Данила.

– Таких-то, наверно, немного, – уронил молчаливый Родион.

– Верно, немного. Утесненных барами до немоготы худа как больше. Надумали мы всей волостью избавиться от приписной работы на калужских заводах Никиты Демидова, весной прошлого года подписали матушке-государыне прошение и на работы выходить отказались. Возрадовались своей смелости, думали – вот нам воля будет от государыни! Один драгунский полк крепко побили, а матушка вместо вольности прислала на нас шесть драгунских полков, да с пушечным смертным боем…

Данила, пораженный, отстранил пиалу с кипятком, внимательно слушал рассказ Кузьмы, как дрались ромодановские мужики с царскими полками на виду города Калуги. Когда Кузьма поведал о гибели многих сотоварищей, о плененных и забитых в кандалы ромодановских атаманах и умолк, Данила горестно вздохнул и вдруг вспомнил:

– Этим летом возвращался я из Яицкого городка к себе в Самару и на тракте подобрал голодным твоего односельца, парнишку Илью, Федорова сына. Сказывал он, что бежал с дедом своим Капитоном на Иргиз, но и там настигли их драгуны. В том сражении деда Капитона убили, а Илья скрылся в кустах. Уцелевшие беглые с каким-то старцем во главе встретились нам по осени. Солдаты гнали их в Оренбург. Страх смотреть было, что стало с людьми.

Кузьма привстал на колени, поскреб ногтями подбородок и вспомнил сотоварища Федора, замученного в подземелье демидовского завода. Печально покачал головой, сказал:

– Вот ведь как – неведомо где, через незнакомых людей узнаем теперь горькие вести друг о друге. После того бунта в Ромоданове многие сотни беглых разбрелись по России. Кто на юг побежал, кто в сибирские непаханые земли, кто на Яик под защиту вольного казачества. И каждый унес с собой комок невосполнимого горя утраты насиженного места, близких людей… Я сына Егора там потерял…

Кузьма умолк, кашлянул, поник седой головой. Данила налил в кружку свежего кипятку, подал еще кусок сахара.

– Спаси Бог тебя, Данила. Нынче вволю напьюсь, а поутру снова в путь-дороженьку.

Промолчал Рукавкин и не спросил, куда пойдет Кузьма завтрашним утром, ждал, когда тот сам обмолвится.

– Бежал я из родных мест с одним монахом-горбуном, да разошлись потом наши дороженьки. Он от Волги имел намерение в Сибирь податься, а я пошел на Яик, думал, там беглому мужику будет воля вольная, – и Кузьма горько развел руками, словно за что-то извиняясь перед Данилой. – Пришел я, а батюшка-атаман встретил меня ласково, обласкал… как волк баранчика: запросил с меня три рубля серебром, чтобы быть вписанным в казаки под чужим именем. Да где мне, беглому и голому, с пулевой раной в ноге, было заработать сразу такие деньги?

«Пригони из киргизской степи коня да продай – вот тебе и деньги на волю и на обжитье», – подсказал атаман. Пошла лиса в курятник за петухом, да легла бабе на пальто воротником! Так и у меня вышло, – невесело пошутил Кузьма, с трудом растягивая твердые губы. – Изловили меня, неумеху, в степи, а потом продали бухарским людям. Всю зиму и весну ходил я под стражей у тамошнего барина, чистил арыки от грязи, строил дома из белой глины и сам извечно был в грязи до рыжей макушки, – добавил Кузьма и похлопал себя по большой, давно не стриженной голове.

Летом ему с превеликим трудом удалось уговорить проезжего бухарского купца тайно взять его в Астрахань, обещал отработать бесплатно, пока бухарец не закончит там торга. Купец согласился, помог бежать из-под стражи и под видом погонщика вывел из Бухары. В Шамских песках встретили караван из Гурьева. Купцы заночевали вместе, и тут новый хозяин продал его будто своего раба, а не добровольного помощника. Ночью, когда уставшие за день караванщики крепко уснули, ему, связанному по рукам и ногам, удалось подкатиться к угасающему костру, пережечь о головешку веревки.

Кузьма приподнял рукава серого просторного халата и обнажил изуродованные огнем темно-коричневые запястья.