Kardemomme (СИ)

“Вы такие милые, парни”, — брякнул недавно на съемках Давид/Магнус, то ли импровизируя, то ли начисто забыв свои реплики. Андем не стала вырезать из отрывка, а Хенрик так и не понял, к кому тот вообще обращался — друзьям-актерам или персонажам.

— Тебя нет со мной в кадре, им будет неинтересно, — ухмыляется Хенрик, глядя, как Тарьей роется в его телефоне: то ли фото (или видео) выкладывает, то ли отправляет кому-то. Снова затягивается, щелчком отшвыривает окурок в ближайшую урну. — Нравится дразнить их, да?

— Это весело.

Ну, сущий мальчишка. Хохочет заливисто и уворачивается от тянущихся рук, затевает игру в догонялки прямо на центральном проспекте. Он не очень трезв и раскован. Вылез, наконец, из этой раковины, куда забрался после нашествия поклонников из разных стран мира, после сотен, если не тысяч однотипных вопросов — тактичных и не очень. Но все они сводятся лишь к одному: “Вы вместе?”, “Встречаетесь?”, “Это любовь?”, “Что вы чувствовали, когда приходилось целоваться на съемках, когда вы раздевались в кадре, когда были так близко друг другу…”

Тарьей закрывался, а Хенрику хотелось убивать. Или просто послать всех далеко и желательно матом. Потому что… потому что весь этот пресс — чересчур для семнадцатилетнего мальчишки. Потому что они просто могли погасить в нем солнце.

— Тебе весело, а мне потом опять постить фотки с Леа, которой, заметь, это все осточертело еще больше, чем нам. А потом читать все эти злобные комментарии с проклятиями. Знаешь, какая-то девчонка из России написала сегодня на ужаснейшем английском, что я разбил твое сердце, связавшись “с этой девкой”.

Тарьей тихонько хихикает и позволяет поймать себя, наконец. Прижимается доверчиво, когда Хенрик его обнимает, прячет лицо куда-то в воротник. Остаться бы так навсегда. Только вдвоем. Забрать себе, присвоить, спрятать от целого мира, не показывать никому.

И хорошо, что есть Леа.

На самом деле, все это придумала Сив. Потому что “ты уже взрослый, но мальчика не оставят в покое”, потому что “вы же не хотите навечно застрять в амплуа актеров-геев”, потому что “у вас впереди большое кино”, потому что “в конце концов, это должно быть только вашим”.

Андем согласилась, а они и не пытались спорить.

— Разбил мне сердце? Плохой мальчик, — воротник пальто глушит звуки, но губы шевелятся так близко, и кожу обдает теплым дыханием, и Хенрик просто плывет, улетает. И пальцы уже поглаживают скулы, и ресницы опускаются, когда губы тянутся к губам.

— Если нас сфотографируют сейчас из окна дома или проезжающей машины, это будет пиздец, — напоминает он тихо, и Тарьей лишь кивает, не открывая глаз. Лбом касается лба и просто дышит.

“Я мог бы стоять с тобой так вечно”.

— Мне надо домой, потому что завтра… Но я не хочу…

Он так мило смущается, что хочется тискать его, как Кокоса. А еще кусать, целовать и облизывать. Хочется сделать с ним столько… столько всего.

— Завтра переночуешь у нас? Мама соскучилась по тебе. Твои не будут возражать?

— С чего бы? Ты знаешь…

Он знает, конечно. Знает, что у Тарьей лучшие родители в мире, как и его, Хенрика, близкие, как их друзья. Черт, в этом мире они и не надеялись на такое понимание и даже поддержку.

“Это ваша жизнь, мальчики. Главное, не обижайте друг друга”, — в той или иной вариации сказал почти каждый из родных, друзей и знакомых, когда делать вид, что не видят, не замечают, не понимают, стало почти невозможно.

— Знаю конечно, и уже не дождусь. Мой мальчик в моей постели…

— М-м-м-м… и ты сделаешь мне массаж?

Тарьей играет бровями, а потом снова хохочет, отпрыгивая на пару шагов, когда Хенрик отвешивает шутливый подзатыльник.

— Только если Иман поможет нам перевезти твои вещи.

Взрыв смеха, в котором в какой-то момент чувствуется надрыв. Хенрик моргает, смотрит на друга внимательно. Показалось. Тарьей сейчас как то самое солнце, что светит ночью и греет одновременно, дает энергию, смысл и цель.

Он такой особенный. Один во всем мире.

“Не знаю, как бы я жил, если бы не встретил тебя”.

Слишком тихо для Осло даже в столь поздний час. Редкие машины лениво проползают мимо, подслеповато вскидывая тусклые фары-глаза. Вывески большинства магазинов и баров погасли, а прохожих нет вовсе. Город будто вымер… или просто уснул. Как большое сказочное чудовище, что просто устало сражаться с плеядой принцев, рвущихся освободить принцессу, которая вовсе и не нуждается в спасении.

Рука в руке, и тепло, что перетекает от одного к другому под кожу. Как переплетающиеся разноцветные нити, превращающиеся в полотно. Как краски, что, смешиваясь на холсте, ложатся рваными мазками, чтобы преобразиться в прекраснейшую из картин. Как воздух, что, попадая в легкие, позволяет жить. Как восход солнца, которым не можешь не любоваться, если рано встаешь. Как кофе, который тебе приносят в постель. Как самый вкусный завтрак, потому что его готовит любимый…

— Мы пришли.

Ночь еще даже не на исходе, и просто нет сил отпустить его руку.

— Спокойной ночи, малыш.

Губы мягкие и такие нежные, что хочется плакать.

— Ты завтра придешь? К школе?