Kardemomme (СИ)

— У тебя телефон был выключен, — вспоминает вдруг Хенрик и останавливает сам себя, уже балансируя на краю, уже готовый сорваться, упасть, закружиться, взлететь, а потом раствориться. Распасться на атомы.

Вот только Тарьей неопределенно угукает, даже не пытаясь ответить. Он не сможет сейчас, не способен. Да Хенрику и не нужен ответ. Выключил телефон? Он знает, что там случилось, как если бы видел все сам.

Наверняка, Тарьей каждые две-три минуты лазил в инстаграм, проверял смс, рвался звонить, швырял телефоном то в стену, то в окно пытался попасть. А потому в итоге не получил ни “спокойной ночи, котенок”, ни секса по телефону, о котором договаривались еще “на берегу”, перед отъездом, ни кучи других сообщений, которые Хенрик все равно отправлял.

Рука ныряет под футболку, ведет по спине, пересчитывая узелки позвонков. Кончики пальцев замирают на чувствительных точках, поглаживая, вычерчивая узоры. Хенрик вздрагивает следом за парнем, как если бы нервные окончания одного передавали импульсы в тело другого.

— Я хочу закончить весь этот цирк. Ты согласен?

— Мгм…

Конечно. Конечно, сейчас он согласится на что угодно. Хоть продефилировать голышом по площади перед ратушей, а то и верхом проскакать, даром что в седле ни разу и не сидел.

— Я не хочу скрывать тебя от целого света, врать про Леа, врать про тебя…

Потому что Тарьей и ложь — хуже, чем измена или предательство. Неправильно так, что мешает спать ночью, постоянно грызет где-то внутри, выедая, высасывая последние нервы.

— Хенке…

— Знаю, будет скандал. Знаю, что ты у меня еще маленький очень…

Торопится, торопится в промежутках между поцелуями сказать все, о чем думал, катаясь там, в снегах, на своем сноуборде, когда обжигающий ветер хлестал по лицу, лез колючими руками за воротник. Леа рядом смеялась и трещала без умолку, а он мог думать только о том, что там, где-то в Осло, Тарьей. Сидит в пустой тихой квартире. Или наоборот — закатился на шумную вечеринку, где его будет клеить каждый встречный и поперечный.

Он же такой красивый, его мальчик.

— Хенке?

— Мы справимся, ладно? Я не хочу…

Я не могу тебя потерять. А, если так будет и дальше…

— Сив звонила перед тем, как ты пришел. Зовет завтра нас на обед в Ett Bord. Сказала, есть разговор.

Хенрик чуть отстраняется и недоуменно моргает. Улыбка Тарьей — это как исполнившееся желание, как детская мечта, что вдруг стала реальной, как чувство, что крылья растут за спиной.

— Мама звонила?

Тихий смешок и легкий поцелуй в висок. Пальцы, поглаживающие затылок. И снова его взгляд близко-близко. Наклонись чуть сильней, и уже не удержишься на обрыве.

— Серьезный разговор, все такое… Или официальное знакомство с родителями.

— Боишься?

— Я боюсь только проснуться однажды и понять, что ты где-то с Леа на очередном показе, что у вас уже общий дом, для прикрытия, конечно, общий пес и лужайка, которую ты будешь подстригать на выходных. Тоже, чтобы люди чего не сказали.

Смеется, конечно, и сжимает руками лицо, чтобы целовать было удобнее. Смеется, но там, где не увидит никто другой, Хенрик разбирает и неуверенность, и тревогу, которую его мальчик носит в себе столько дней. И почему-то самого отпускает.

— Значит, согласен?

— Значит, только попробуй мне передумать.

Сегодня они еще здесь, за закрытыми дверями, только вдвоем. Возможно, уже завтра интернет взорвет мега-новость, возможно, они своими руками губят карьеру, закрывая для себя двери во все приличные проекты, возможно…

Да к дьяволу все эти “может быть”, “возможно” и “если бы”.

— Думаешь, а твои родители не будут против?

— Уверен, они полюбят тебя.

Потому что тебя люблю я.

потому что. боже. разве это возможно? не любить тебя.

========== Часть 29. ==========

День тянется бесконечно. Хочется курить, спать и Эвена. Впрочем, Эвена хочется всегда и везде, а потому Исак уже практически привык считать это такой же насущной потребностью организма, как, скажем, воздух или вода. Впрочем, воду пьет он все же, кажется, реже, чем хочет (и получает) своего бойфренда.

Б о й ф р е н д

Проговаривает мысленно это слово и жмурится довольно, пригревшись на подоконнике под первыми жаркими лучами весны, что мажут по бледной от недосыпа, усеянной россыпью родинок коже, путаются в светлых ресницах, в прядях волос, в которые Эвен так любит запускать свои невозможно длинные пальцы. Исак иногда думает: почему его парень не играет на рояле или гитаре? Ему бы пошло. Хотя для того, чтобы думать времени чаще всего не остается от слова “совсем”.

Снег давно стаял, с улиц исчезли серость, слякоть, когда кажется, что весь мир покрыт грязноватой мутной пленкой, сквозь которую приходится смотреть, дышать, жить.