Кардиограмма (СИ)

Жизнь в искусственном мире может быть такой же полной, как и в любом другом, а неестественность роли не кажется чем-то плохим, пока её играешь ты. Но если ты не можешь упрекнуть свою роль ни в чем, не означает ли это, что ты считаешь её определением себя? Недавно Ниам пришлось задаться этим вопросом. Она отстранённым взглядом изучила закономерности своей жизни, и, поняв, что где-то в глубине отлаженных связей с её миром кроется порок, начала искать спрятанные фрагменты своей собственной личности. Она считала, что делает это сама, потому что решила освободиться; на самом деле всё это время она была ведома, потому что её решили спасти извне.

«Мир угасал, а я это один раз уже видела», — пожала плечами старшая, когда Ниам спросила у неё, зачем та вытащила молодую себя из прежнего мира. У старшей больше не было имени. Она была тенью истории, прожитой без попытки измениться. Такой жизни даже смерть не кажется слишком радикальной метаморфозой; поэтому такая жизнь отторгает свой конец и переживает гибель мира, существующего в её отрезке космоса. Твоей вселенной отмерено столько же, сколько тебе. Тому, по чему ты прочертишь межзвёздный маршрут. Тому, что ты прошьёшь собой, связав в единую нить бесчисленные миры. Ниам случилось жить не вовне своей вселенной, чтобы растить её, оберегать, и чтобы её пульс возобладал над пульсом внутреннего мира, а внутри. Пульс мира заглушал её собственный. Но во что превратили её мир? Почему он был таким?

Они вышли на рельсы и невыносимо долго шли по шпалам сквозь черную пустоту. Ниам пыталась спросить, почему это место выглядит так, но старшая снова не давала внятных ответов. «Ты будешь видеть так, как чувствуешь»…

По шпалам они приходят, и Ниам почему-то никак не может сосредоточиться на том, что окружает их. Кажется, это нагромождения странных механизмов и железных конструкций необъяснимого назначения. И, кажется, впереди чёрным на чёрном виднеется зев. Когда они проходят внутрь, у неё наконец получается сосредоточиться. Все гудит и пышет жаром, а где-то за завесой стали ревет пламя. Похоже на литейную. На кузницу. И на завод конвейерного производства…

— А нельзя куда-нибудь… — Ниам страдальчески щурится. — Ну, без огня?

— А что тебе огонь? — старшая оглядывается. Ходит она ужасно быстро. Она одновременно свободней и скованней, чем Ниам, а ещё она почти не меняется из часа в час и изо дня в день.

— Ну… — Ниам обиженно хмурится. — Ты же помнишь, где я работаю?

— Работала, — тут же поправляет старшая. — Это закончилось. Ты не обязана возвращаться к смерти как неизбежному пути эволюции. Или как к способу жить… А даже если захочешь, то это уже никогда не будет похоже на… то, что было.

Ниам примолкает. Она не просила утешения, и усталое сопереживание в голове старшей раздражает.

— Хорошо, работала, — наконец соглашается она покорно, чтобы вернуться к поднятой теме. — Моя последняя смерть была… при пожаре.

— Знаю.

Старшая подходит и несколько нерешительно кладёт руку ей на плечо. Ниам бешено кривится, потому что касание её пальцев снова напоминает о катаклизме, настигнувшем личную вселенную по меньшей мере одной из них. Старшая судорожно втягивает в лёгкие воздух и резко отдёргивает руку, будто кожа Ниам в ответ обожгла её так же сильно.

— Не волнуйся, — тихо выговаривает она после недолгого молчания. — Больше ты не будешь бояться убить себя. А здесь… У меня здесь друг, тебе тут будет безопасно, — бросает она коротко, возобновляя путь. — И спокойно, когда ты привыкнешь.

— Погоди… — приходится пробежаться, чтобы её догнать. — А тебе приходилось? Ну, убивать себя для…?

— Я всё-таки не совсем ты, — фыркает старшая, уходя от ответа.

— Ясно…

Когда девушка, не обретшая нового имени, испуганная, оторванная от всего родного и ещё не успевшая укрепить в себе отторжение к прежней жизни — впервые вошла в литейную, у неё щипало глаза от непривычного жара, голова шла кругом от лязга и шипения, которое издавал этого огромный индустриальный организм, она вздрагивала и бросалась в сторону от каждого клуба пара, которым литейная их приветствовала. Её и старшую.

«У меня здесь друг», — сказала другая. И гостья пошла следом, готовая увидеть в качестве друга старшей себя… пропахшего углём и раскалённым металлом кузнеца, разучившегося видеть при дневном свете и не способного жить вовне привычного пепла, или девушку, не слышащую никого, кроме пламени, и которую это место вооружало бы, предоставляя все новые сплетения дыма и стали её жестким рукам. Она ждала того, кто будет соответствовать литейной, потому что старшая Северина сказала ей, что Литейная существует как живая замкнутая система и не нуждается в поддержании со стороны. Но она не была готова к тому, что другом окажется само это место.