Карельская тропка

Нравились мне эти мысли, нравилась их откровенная простота и понимание того, что происходит вокруг. И нравилось мне, что не было в этих мыслях ни обид, ни слез по старой вольной жизни, когда жили в Шуе так: «что хочу, то и ворочу»… Был Петр Гадов трезв в мыслях и умел оценить будущее, умел увидеть в нем то лучшее, что шло навстречу шуйскому жителю. И хоть посмеивались над ним другой раз за его кроликов, за его певчих птичек, но ферму с кроликами Петр Гадов устроил и молодняком всех, желающих взяться за новое дело, снабжал.

Завел вместе с Петром кроликов и я. Жить век в Шуе я не собирался: хотел я развести зверьков и раздать их местным пацанам, чтобы увлечь мальчишек делом и отвести от разбойных походов по птичьим гнездам.

Уж что-что, а зорить гнезда птиц и таскать оттуда яйца и птенцов местные пацаны умели. Воевать с ними открыто я вначале не решался: была у них, к сожалению, поддержка.

Еще не так давно почти каждый шуйский житель открыто промышлял на реке, на озерах. И было это в недавнюю пору не браконьерством, а разрешенной добычей. Но менялись времена, прежний промысел на воде отходил в сторону, рос совхоз, и теперь уже не вода, не лес, а новая, раздольная земля Шуйских полей кормила жителей поселка. Изменились на реке Шуе и рыболовные законы — теперь шуйские жители могут ловить рыбу лишь на удочку. Да и нельзя было поступить по-другому: росло население, увеличивалась нагрузка на реку, и сети волей-неволей приходилось забывать, чтобы сохранить рыбу.

Правда, принимали эту новую жизнь, отказывались от прежнего промысла не все сразу. И по сей день, пожалуй, разыщутся по реке Шуе такие рыбачки, которые норовят обойти рыбнадзор, норовят черпануть рыбу. Встречались мне по Шуе и стрелки, что избегали по понятным причинам свиданий с охотинспекцией. Воевал я с такими стрелками и непорядочными рыбачками. И не раз приходилось слышать, как говаривали по деревне про меня: «Мол, вредный он мужик, птичек жалеет…» Возможно, доходили эти слова и до шуйских пацанов, возможно, и они с чужих слов считали меня «мужиком вредным». Но не это беспокоило, не это волновало меня…

Хоть прячь не прячь от сына свою вину, свои проступки, а все равно поймет мальчишка, что к чему, усмотрят его острые глаза твой промах. Может, сначала и потухнут эти глаза, узнав обман, ложь, но когда увидит твой сын, что ты сам не стыдишься своей вины, что живешь вместе с этой виной легко и просто, переступая закон, порядок, потянется он за тобой — это уже точно, что потянется. И станет твой пацан волей-неволей таким же провинившимся. И мудрость у народа такая есть: «Яблоко от яблони недалеко падает…»

Было на Шуе так и с запретной рыбалкой, да к тому же не прятали от семьи такие «рыбачки» свой промысел — ведь эту рыбу варили и ели дома все от мала до велика. А уж раз не пряталось ничего, то и пацаны из такой семьи знали, что главный враг — рыбнадзор и что обмануть его все-таки можно. И боялся я, что подрастут такие мальчишки и потянутся вслед за своим отцом. Вот почему с такой тревогой и отмечал я для себя каждый поход шуйских пацанов к птичьим гнездам.

Было под окном моего дома озерко-болотце, которое знали все в поселке, как «Лягушью кару». Лягушья кара да Лягушья кара… А что это такое, я так и не установил. Да и не в названии было дело и не земноводные привлекали мое внимание…

Ранней весной, когда по озерку-болотцу еще лежал последний кислый лед, на вытаявшие из-подо льда кочки опускались озерные чайки. Было их в первую весну нашего знакомства много, так много, что, поднимись все эти чайки разом на крыло, не увидишь за белым облачком воды озерка.

Прилетали озерные чайки очень рано и ждали, когда Лягушья кара очистится ото льда совсем, а потом устраивали на кочках гнезда и выводили здесь своих птенцов. Птенцы подрастали, учились летать, и чайки оставляли озерко-болотце и переселялись на берега и острова Логмозера. А с новой весной опять объявлялись на Лягушьей каре.

Любил я этих белых, безобидных, громких и смелых птиц. Хоть и галдели они у меня под окнами с утра до вечера, хоть и будили своим криком по весне и по лету в самую раннюю рань, все равно не мог я без этих птиц, без этих озерных чаек.

Когда чайки выводили птенцов и куда-то улетали, становилось мне откровенно грустно. И как радовался я, когда птицы появлялись вдруг на мостках у лодок или усаживались по жердям моего забора сплошной белой лентой. И не представлял я себе ни своего дома, ни озерка-болотца по имени Лягушья кара без озерных чаек.

Познакомился я с этими чайками в конце весны 1971 года. Было их много. Шумно бросились они на меня, когда шагнул я в их сторону, и пришлось мне уважить птиц, отступить и больше не мешать им в их родительской заботе. Но стал я из года в год замечать, что чаек моих вроде бы становится все меньше и меньше. А потом отыскал и причину этого…