Карьеристы

— Борьба — это действие. Действию требуется романтика. Смерть — это исчезновение. И смерти нужна романтика. Надо ответить: зачем все это? Почему я должен? Почему он должен? Теперь слушай, что я скажу. Я видел надпись на кладбищенских воротах: «Рожден для смерти». Если я погибну или погибнет кто-нибудь из моих друзей, мне хотелось бы… пусть напишут: «Рожден для добра, которому смерти нет». А некролог озаглавят — «Безымянные солдаты». Их обучили нелегкому искусству — убивать — и еще более тяжкому — погибнуть на поле брани. Но они были рождены для добра, которому смерти нет. Да не погибнет впредь ни один человек от руки другого человека.

Он замолк. Она не повернула головы, не шелохнулась. Казалось, она еще напряженно слушает, стараясь понять каждое слово.

Вокруг царила тишина. Уснул ветер, перестали шелестеть ржаные колосья. Покой без эха, без отклика. Белые исполины застыли, подняв на своих ветвях безгласное небо. Земля, давно истосковавшаяся по дождю, равнодушно взирала на свои раны. И боль улеглась, не встревожив оглохший мир, погруженный в полуденную дрему.

Теперь он думает о правде, великой правде, которая не умещается ни в какой сказке, но необходима для обновления всего живого.

— Ты далеко, моя любовь, — излагает он свои мысли, — но ты меня слышишь. Ты должна была слышать и его, лучшего из нас борца, самого отважного и самого крепкого мужчину, с которым смерти пришлось долго повозиться. Ты слышала его, любовь моя, когда он звал тебя. Ты была там, шла по высокой, до колен траве. Ты хорошо знала его живым. Он был брызжущий огненный поток, отлитый из стали, закаленный в горниле и в бурях. Когда-нибудь его вознесут над городом, и он увидит, как нужна миру доброта. И его оловянное сердце не выдержит — разорвется. Но перед смертью ему было суждено окунуться в глубочайший водоворот мук и страданий. Скалы треснули бы от такой боли, а горы заплакали бы навзрыд. Человек выдюжил… Маленькая ласточка, неси поэтам весть, одари их вдохновением. Пусть поэмы и легенды укрепляют человеческое сердце. Его жгли огнем, его рубили секирой. Возможно, он кричал, возможно, молчал — нам ничего неизвестно. Звезды упали с неба, и солнце заволокло тьмой. Человек выдюжил. Не согнулся, не предал, не заговорил, не назвал ни одного имени. Ласточка, маленькая ласточка, неси всем весть о его стойкости, одари всех его мудростью. Все должны знать, когда смерть — слава и когда жизнь — позор. Люди должны знать. Все. Враг был и жесток, и коварен. Он наносил новые раны, лечил старые, бесконечно истязал тело и старался убить душу. Враг уверял, будто наша борьба — не что иное, как активное безумие. Уверял, будто наша свобода — непосильное бремя, а наше рабство может стать высшим блаженством. Он предлагал утолить нашу жажду, насытить нас своим хлебом и своей правдой. Он предлагал взять все грехи на себя… Нельзя было не заколебаться, ибо даже горы господни и те подвластны колебаниям. Зачастую сама твердость испытывает себя, а час слабости дает начало новому приливу твердости. И человек проходит через все испытания, дух его не сломлен, не побежден. Ласточка, маленькая ласточка, человек остался непобедимым! Непобедимым! Пусть земля расколется на части — непобедимым! Здесь начало нашего пути. Отсюда мы следуем за ним. Если же нам кажется, будто его нет, то мы следуем за его прошлым. А если ветры времени заносят пылью его следы, мы ищем, из чего сложены наши души. Мы ищем и непременно находим. Находим и говорим: он непобедим!

— Это Родина! — воскликнула она.

— Это Человек!

Где-то вдали заговорило небо, прогрохотал гром, по верхушкам берез промчался ветер и снова умолк. Остановилась на опушке леса косуля, подняла голову, прислушалась. Иволга молила о дожде.

Зной терзал этот крохотный и упрямый мир.

— Завтра начнут косить сено, — сказала она после долгого молчания.

— Наши мужики тоже про сенокос говорили.

— Послезавтра сгребать начнем. Потом на возы грузить. Все трое… Они двое — сестры. А меня только приютили. Осенью я, пожалуй, уеду… Почему все так?..

Она тихо плакала.