Карфаген должен быть разрушен

– Конечно, есть, – подтвердил Полибий, не желая поддерживать разговор на больную для него тему.

– Вот и Андриск отыскался, – продолжал Исомах, – разве это не знак божественной справедливости? Ведь я Авла и Гая как родных полюбил, хотя их отец поработил мой народ. Перед самой смертью Телекл обнял меня и сказал: «Найдется твой сын, Исомах! И будет у тебя все хорошо…»

Полибий, наклонив голову, думал о своем. За три года изгнания он осознал необходимость творчества. Исчезли одолевавшие его сомнения. Да, он создаст историю круга земель и покажет, что возвысило Рим над другими государствами и народами, изучит особенности ромейского государственного устройства и военной организации, непонимание которых эллинами было источником стольких трагедий. Вопреки Катону и другим ромеям старого закала, с презрением относящихся ко всему чужеземному, он возвысит тех, кто чувствует себя эллином, покажет, что без эллинской науки и мудрости город на Тибре никогда не станет тем, для чего он предназначен самой судьбой – центром круга земель. И если этот труд получится таким, как он задуман, то беда, постигшая его Ахайю, будет воспринята в веках как благодеяние судьбы.

Кружок Сципиона

Полибий обвел взглядом стол и возлежащих за ним гостей. Место Теренция занимал незнакомый юноша с пышной шевелюрой.

– Ты уже знаешь? – спросил Публий.

– Да, – отозвался Полибий. – Он заходил в мое отсутствие и оставил записку на клочке папируса. Я понял, что он выбрал Афины.

– Но ведь и в Афинах он останется чужестранцем, – произнес Публий с обидой в голосе.

– Чужестранец в Афинах, не то что чужестранец в Риме, – заметил Полибий. – Там нет различия в одеждах, и знание языка уже делает эллином.

– К тому же, – заметил Лелий, – Элладу он выбрал для себя сам, в Италию же попал не по своей воле.

– Да-да! – подхватил Полибий. – Отсутствие свободного выбора – это тяжесть невидимых цепей. Не каждый в силах вынести ее. К тому же Теренций сетовал, что в Риме у него нет зрителя.

– Не было, – согласился Публий, – но видел бы ты, с каким успехом прошло представление его «Братьев» после похорон моего отца, да будут милостивы к нему маны.

– О каких «Братьях» ты говоришь? – спросил Полибий. – Я не знаю такой комедии.

– Он ее принес перед отъездом, когда меня не было дома, и оставил без всякой записки, – пояснил Публий.

– Что творилось в театре! – вставил Лелий. – Люди ревели от восторга.

– А о чем эта пьеса? – спросил Полибий.

– Коротко говоря, – произнес Публий, – о пользе воспитания, соединенного с уважением к личности, и о вреде грубого насилия, превращающего воспитанника в тупого истукана.

– Да нет, – добавил он, – лучше послушать монолог Микиона, добившегося мягкими и разумными мерами того, чего не удалось достичь наказаниями и суровостью:

Усыновил себе Эсхина, старшего, –
Как своего воспитывал с младенчества.
Любил и холил. В нем моя отрада вся.
O нем забочусь я по мере сил,
И уступаю юноше. Отцовской властью
Пользуюсь умеренно. И приучил Эсхина
Я к тому, чтоб не скрывал он
От меня своих намерений, как те,
Кто от родителей суровых тайны делают.
Стыдом и честью можно легче нам
Детей держать, чем страхом, полагаю я.

– Великолепно! – воскликнул Полибий. – Какой удар по тем, кто слепо следует обычаям предков и отвергает эллинскую образованность!

– И Теренций попал в цель! – засмеялся Лелий. – Катон неистовствовал, и не будь «Братья» включены в поминальные игры в честь нашего Эмилия Павла, он бы добился, чтобы комедия не увидела света.

– Да… – вздохнул Публий. – Мой отец был истинным поборником нового воспитания. Не случайно он забрал в Рим библиотеку Персея. Мне не забыть, как после охоты в Македонии он провез меня по всей Элладе, показал Афины и Олимпию. Если бы ты знал, Полибий, как он радовался, что ты пишешь историю…

Открылась дверь, и в таблин вступил пожилой человек в тоге сенатора, слегка сутулый, с волевыми чертами лица. За ним шел высокий мужчина с живыми черными глазами.

Выскочив из-за стола, Публий бросился к вошедшему.

– Дядюшка! Пакувий! Как хорошо, что ты пришел! Вот ваши места. Полибий, познакомься. Вот Сципион Назика и Пакувий.

Полибий встал и обменялся с вошедшими рукопожатием.

– Мы не опоздали? – поинтересовался Назика, обратив на Публия вопрошающий взгляд. – Чтение еще не началось?

– Что ты имеешь в виду? – удивился Публий.

– Историю Полибия, – отвечал старец.

Полибий вопрошающе взглянул на Публия, и юноша, несколько смутившись, улыбнулся:

– Откуда ты взял, что Полибий будет ее читать?

– Друзья! – сказал Пакувий. – Это я ввел патрона в заблуждение. Я слышал, что Полибий вернулся в Рим после долгого отсутствия, и подумал: «Ведь не с пустыми же руками?»